Прыжок над пропастью

– Вера, с вами в последнее время происходило что-то необычное, странное?

Еще один голос негромко произнес:

– У нее смущенный вид. Не наблюдалось ли у нее в прошлом склонности к суициду?

На некоторые вопросы она кое-как отвечала, но большинство из них плавало у нее в голове, словно в воздушных шарах. Спустя какое-то время все вышли из комнаты, но Вера слышала, как они переговариваются в коридоре, спорят. Она услышала мамин голос: мама отвечала на вопросы о ней, Вере.

Риттерман сказал:

– Как правило, в подобных случаях принято приглашать представителя власти.

Вера то находилась в сознании, то теряла его. Внезапно все снова оказались в комнате и молча смотрели на нее. Джулс Риттерман что-то прятал за спиной. Веру кольнул страх.

Росс опустился перед ней на колени:

– Я люблю тебя, Вера. Я так тебя люблю… Просто хочу, чтобы тебе стало лучше. Мы все хотим, чтобы тебе стало лучше. Пожалуйста, пойми меня!

Теперь она разглядела, что прятал Джулс Риттерман. Шприц для подкожных впрыскиваний и маленькую ампулу.

Ужасный крик раздался в комнате.

Вера поняла, что кричит она сама.

Она попыталась встать со стула, но ее плечи сжимали чьи-то руки, не пуская, не давая вырваться. Ее держали Росс и Де Витт.

– Нет, прошу вас, оставьте меня! – услышала она собственный голос.

Перед ней появилась мать:

– Мы любим тебя, милая. Мы поступаем так ради тебя.

Кто-то закатывал ей рукав. Плечо сжали железной хваткой.

Она почувствовала укол. Какая-то густая жидкость устремилась в мышцу плеча. Она увидела глаза Росса. Глаза Джулса Риттермана. Глаза матери. Глаза Майкла Теннента. Глаза Дэвида Де Витта.

Мать повторила:

– Мы все так любим тебя, милая.

Свет в комнате начал меркнуть.

В тишине Вера услышала, как за окном щебечет птичка. Летний звук.

Птичка пела специально для нее.

Потом она замолчала.

80

«Девятнадцать пятьдесят. Восьмое июня, вторник. Пленка номер девять. Запись допроса доктора Оливера Кэбота; допрос проводит сержант уголовного розыска Ансон».

Детектив убедился в том, что обе пленки в диктофоне крутятся, сел в кресло, кинул в рот семечко и скрестил руки на груди. Ансон был почти такого же роста, как Оливер Кэбот; лицо у него посерело от испарины. В целом сержант уголовного розыска смотрелся немного странно. Под коричневым пиджаком – белая рубашка, на шее клубный галстук с гербами. Широкие плечи, глаза навыкате, свидетельствующие о проблемах со щитовидкой, и нелепая стрижка под горшок – так мать стрижет маленького мальчика, чтобы сэкономить на парикмахерской. Сзади коротко, а спереди болтается челка.

Детективу Ансону хотелось домой, как, впрочем, и доктору Кэботу.

Оливер решил, что сержант уголовного розыска похож на типичного полицейского, которого показывают в сериалах, так любимых в Англии. Вежливый, флегматичный; выясняет все обстоятельно, не торопясь. Усердно записывает его показания в блокнот, несмотря на то что включен диктофон. Боже, сколько бумаги он исписал! В то же время Оливер все время был настороже: судя по вопросам, которые задавал Ансон, очевидно, что детектив все время пытается уличить его, поймать на лжи.

Оливеру было почти все равно; он как будто оцепенел после смерти брата и целого дня, проведенного в комнатушке для допросов без окон в полицейском участке Ноттинг-Хилла. Впервые в жизни он понял, как можно добиться от человека нужных показаний. В определенный момент вы готовы подтвердить все, что угодно, лишь бы вас выпустили из такой вот комнатки.

За стенами участка был теплый летний вечер, но могла быть и зима – любое время года, все равно какое. Харви погиб. Утром, едва проснувшись, Оливер уже почувствовал крайнее истощение. Почти всю ночь он разговаривал с невесткой, Ли, вдовой Харви, из Шарлоттсвилла, штат Северная Каролина.

Весть о гибели мужа дошла до нее через полтора дня, и Ли подробно расспрашивала Оливера обо всем, что случилось с тех пор, как Харви сошел с самолета в лондонском аэропорту. Потом она вспоминала их совместную жизнь, задавала вопросы о детстве своего покойного мужа… Ли говорила обо всем: о религии, философии, о чем угодно – лишь бы не слушать тишину в доме, где спят дети.

В голову Оливеру пришла мысль: и в смерти можно сохранить достоинство. Люди часто умирают достойно. Гораздо труднее сохранить себя в горе, которое сдирает с тебя все внешние покровы. Горе выбивает почву из-под ног, выбивает из-под тебя стул, на котором ты сидишь, разрушает стены.

Ли славная женщина – красивая, умная, нежная. Она не заслужила того, чтобы в сорок три года стать вдовой. Джон-Джон, Том и Линда – четырнадцати, двенадцати и десяти лет – тоже не заслужили того, чтобы остаться без отца. И весь мир не заслужил того, чтобы потерять Харви Кэбота. Он мог бы еще так много дать людям…

Да и он, Оливер, не заслужил того, чтобы лишиться брата. Он уже потерял сына, и эта утрата была для него невыносима. Аристотель сказал: нет у богов худшей пытки, чем заставить мать пережить своего ребенка. То же самое он вполне мог бы сказать об отце. Или о брате, который переживает брата…