Прыжок самурая

Слово «разведчик» произвело на юношу магическое действие. Теперь он излучал само радушие, на столе, как по мановению волшебной палочки, появились небогатые армейские разносолы. Затем за Павлом пришла машина. В Хабаровске он пробыл не больше двух часов. После короткой беседы с начальником управления его повезли на аэродром, где уже прогревал моторы большой транспортник.

Перелет был долгим. Для дозаправки и из-за метеоусловий (над Уралом дул сильный ветер) несколько раз приходилось садиться. Павел с нетерпением ждал встречи с городом, вернуться в который они мечтали с отцом. Позади осталась скованная льдом Волга. Наконец двигатели натужно загудели, и самолет, пробивая сплошную облачность, резко пошел на снижение. В ушах заломило, Павел машинально схватился за ручки кресла – это был первый полет в его жизни. Сопровождающий, немногословный капитан из хабаровского НКВД, улыбнулся и, тыча пальцем в иллюминатор, прокричал:

– Сейчас будет Москва!

Самолет задрожал. Из кабины пилотов выглянул штурман, прошелся взглядом по пассажирам (вместе с Павлом летели артисты, возвращавшиеся с гастролей по гарнизонам) и предупредил:

– Товарищи, идем на посадку! Боковой ветер сильный. Попрошу никого не вставать и держаться покрепче!

Павел прильнул к иллюминатору, силясь что-либо разглядеть. Внизу замелькали красно-серые островки заводов и поселков, пунктиры железнодорожных и шоссейных дорог. Вскоре, заполняя весь горизонт, стала нарастать серая громада столицы…

«Москва! – Сердце Павла встрепенулось. – Боже мой, Москва… Неужели я дома… Дома…»

После нескольких неприятных минут бешеной тряски самолет приземлился. Сердито посвистывая винтами, он вырулил на стоянку. По проходу рысцой пробежал борт-стрелок и, громыхнув дверцей люка, спустил на землю трап. Павел выходил последним. От волнения он замер на ступеньках, у него даже дыхание перехватило: свершилось то, о чем он мог только мечтать, – после двух десятилетий изгнания он возвращался на Родину.

– Что стоим? В небо опять захотелось? – пошутил за спиной командир экипажа.

Павел смутился и спрыгнул на землю. У самолета, сбившись в кучку, гомонили артисты, кажется, за ними должен был подъехать автобус. Павел оглянулся на провожатого – тот показал глазами на стоявшую в стороне легковушку. «Приятно, черт!» – тщеславно подумал Павел.

Навстречу им уже шел одетый в шинель хмурый старлей.

– Садитесь, – сказал он Ольшевскому, распахнув дверцу. Павел сел на заднее сиденье, по бокам – двое офицеров. Старлей устроился впереди, сопровождающий с ними не поехал.

Крепкие тела так сдавили Павла, что он не мог пошелохнуться. Машина пронеслась по взлетной полосе, не сбавляя скорости, проскочила через контрольно-пропускной пункт и вырулила на широкую дорогу. Офицер, сидевший слева, задернул шторки на окнах.

– Ребята! Я двадцать лет в Москве не был, – взмолился Павел.

Они переглянулись, старлей повернулся и нехотя кивнул. Шторки разъехались, и Павел завертел головой по сторонам.

Москву он представлял совсем не такой, даже если иметь в виду, что она до сих пор оставалась прифронтовым городом. В начале января 1942 года были освобождены Можайск, Верея, Медынь, Киров, Людиново, Сухиничи и ряд других. Ставка требовала завершить разгром основных сил противника. Главнокомандующим западным направлением 1 февраля был назначен генерал армии Жуков. Ожесточенные бои шли в районе Вязьмы.

По сторонам тянулись ветхие заборы, затем – однообразные коробки домов, изредка мелькали уродливые развалины – следы бомбежек. Ближе к центру народу стало побольше, преобладали тулупы и серые армейские шинели, женщины были закутаны в платки, детей почти не встречалось. Бросались в глаза плакаты. Особенно часто встречался один: за спиной женщины в красном грозно щетинились штыки. «Родина-мать зовет», – прочел Павел. Его удивило, что в Москве мало церквей. Он не знал, что по приказу Кагановича большую часть из них снесли в конце тридцатых. Позади осталась просторная площадь, за ней еще одна. Раньше на ней был Страстной монастырь, но теперь и от него не осталось и следа. Сердце Павла болезненно сжалось.