Прыжок в прошлое

Сейчас я находился в другом теле и все мои прививки другого времени — испарились. Единственно, что мне было досконально известно, что в эпидемию чумы, которая прокатилась по Руси несколько лет назад, я выжил, и теперь у меня стойкий иммунитет к этой болезни. А сколько их сейчас бродит по земле? От оспы до холеры, что там грипп, его и за болезнь пока не считают. Дизентерия, глисты, паразиты, сколько на бедном человеке всего, оказывается, живет и процветает. Зарезали кабанчика и приготовили и все, кто ел, благополучно померли от трихиннелеза, или точно также медвежатинки съели, и туда же вслед за любителями свинины. А был бы на торге всего один специалист с микроскопом и проблема решена. Осмотрел мясо, поставил печать и можно продавать. А за печать денежка, как в наше бинзесовское время, как выговаривал это слово один из моих знакомых в малиновом пиджаке.

Ну ладно если начинать, то, как доктор Дженнер, искать коров с коровьей оспой, ловить мальчишек сирот и на них прививать, выживет, не выживет, кто угадает. Потом, как мне поддерживать вирус в культуре, нет у меня ни термостатов, ни куриных эмбрионов в избытке. Все придется думать самому. Но кто ничего не делает, тот ничего и не добьется. Мне казалось, что государю должна понравиться идея прививок от оспы, какой бы странной она не была. Но согласие государя еще не все, нужно было добиться, чтобы с согласия церкви с ее благословения начались массовые вакцинации. А то, разбушевавшиеся народные массы запросто вздернут на веревку, наивного медика, пытавшегося обогнать свое время, и не исключено, еще и помучают перед смертью. И опять передо мной стоял вопрос каучука, мне нужны были резиновые перчатки, без них, моя хирургическая сущность просто внутренне не принимала возможности работы с инфекционным материалом. А вскрытие, сколько патологоанатомов в свое время закончили свою жизнь, нечаянно поранившись во время вскрытия или не соблюдая принципов антисептики.

Поэтому у меня в вотчинах десятки детей, вместо, того, чтобы помогать своим родителям, ежедневно устремлялись в поля и выкапывали корни одуванчиков. Хотя может это, в каком то роде и была помощь, потому, что одуванчики были одни из самых быстро растущих сорняков. В каждом селе был устроен приемный пункт, куда сносили все корни, взвешивали и расплачивались с детьми. Никто это серьезной работой не считал, поэтому те, совершенно незначительные суммы, которые дети получали, считались, как бы свалившимися с неба. Те, кто работал на приемном пункте уже получали побольше, в их задачу входила отмывка корешков от грязи, размалывание на мельнице, которым у меня было целых три и потом заливка водой. Весь млечный сок, который собирался на ее поверхности, осторожно снимался, высушивался и готовился к отправке в Москву. А я думал, что неплохо, если крестьяне смогут заготавливать в год хотя бы несколько килограмм такого каучука сырца, ввести такое количество в состав ежегодного оброка. На мои пока довольно скромные потребности этого каучука должно было хватить. Опыты с его вулканизацией я оставил на осеннее время.

Мои радужные размышления о прекрасном будущем, внезапно закончились. Я столкнулся с Хворостининым, который с усмешкой смотрел на меня сверху вниз.

— И это воин, — с легким презрением в голосе заметил он, — идет, не видит ничего, делайте со мной что хотите.

— Дмитрий Иванович, так я вроде у себя дома, кого мне опасаться?

— Вот те, кто не опасался уже в сырой землице лежат. Ладно, давай собирайся, поедем мы сейчас кое-куда, здесь в Москве. Ну что смотришь, мать твоя отходит, тебя перед смертью увидеть хочет, каким ее сын вырос обалдуем.

После моих приказаний во дворе начался переполох. Выскочила Ирка и пригласила князя в дом. Она женским чутьем понимала, что в наших отношениях с Хворостининым не все так просто, а может, она все отлично знала, жизнь во дворце учит быстро.

Откуда-то появился Кошкаров он, увидев своего товарища и бывшего начальника, расцвел в улыбке и они крепко обнялись, как будто не виделись годами.

Через полтора часа наша кавалькада мчалась по московским улочкам, заставляя прохожих жаться к краям дороги.

Настроение было не очень, Дмитрий Иванович сам был угрюм и неразговорчив.

Тяжелые ворота, в которые мы долго стучали, так и не открылись. Только сбоку из небольшого проема, открывшейся двери, вышла монахиня и предложила пройти мне внутрь, рванувшегося вслед за мной Хворостинина, она остановила одним движением руки. Я долго шел за ней в темных переходах между палатами, мимо монахинь в темных одеяниях, пока мы не зашли в узкую келью, освещавшуюся тусклым светом узкого окошка. На топчане, укрытая покрывалом лежала женщина, средних лет, истощенная, на ее худом лице глаза, казалось, занимают большую часть места.

Она со слабой улыбкой смотрела на меня.