Прыжок в темноту

С улицы пробивался свет далекого фонаря. Морозов подошел к столу у окна, ощупью нашарив бутылку со стаканом, плеснул водки. Влил водку в горло, как в воронку, зябко передернул плечами. Взял с подоконника керосиновую лампу, снял закопченный стеклянный колпак, поднес к фитилю горящую спичку, плотнее задернул латаные ситцевые занавески. Придвинув к печке табурет, поменял сырые носки на новые. Вытянув ноги, пошевелил пальцами.

– А где Блинов?

– Как всегда, у бабы под юбкой, – Ануфриев брезгливо выпятил нижнюю губу. – Ну, я звонил ему на мобильник, сказал, что тачка ушла. Но, кажется, бабы его интересуют больше, чем деньги. Это верный признак душевной деградации. Или умственной отсталости. Он сказал, что возьмет такси и быстро подъедет. И вот уже третий час как едет… Полный придурок.

– Почему придурок?

– Я что, неясно выражаюсь? У любого нормального человека есть три сокровенные мечты: деньги, большие деньги и очень большие деньги. И это верный признак того, что человек нормален по всем статьям. А у Блинова все наоборот. Он повернут на бабах.

– Может, женщина очень сладкая, – усмехнулся Морозов. – Не оторвешься.

– Знаю его сладких баб: снял шалаву за пару сотен, – Ануфриев сердито постучал кочергой по печке. – Ладно, явится. А что за покупатели? Личности?

– Торгаши. Какой-то лысый козел весь в золоте со своей грымзой. Так сказать местные олигархи. Впрочем, хрен их знает… Мне с ними детей не крестить, бабки заплатили и до свидания.

– М-да. Исчерпывающая информация.

Ануфриев вздохнул и с умным видом стал копаясь в печке кочергой, ворошить угли, передвигать горящее березовое полено. Его продолговатое бледное лицо с высокими лобными залысинами, ясные серые глаза выражали сонливость и апатию.

– Сколько ты сбросил с цены?

– Штуку, – без запинки соврал Морозов.

– Мог бы и поторговаться.

– Мог. Но в этом случае мы запросто проторчали бы тут еще неделю. Что ты собираешься делать? – Ждать, чего же еще, – Ануфриев поправил ворот черного свитера, надетого на голое тело. – Когда вернется Блин, разбанкуем бабки. Обо всем забудем и отправимся спать. – Я бы хотел забрать свою долю и уйти, – сказал Морозов. – Если ты не возражаешь. – Среди ночи куда-то переться, с такими-то деньгами? – Ануфриев впервые повернул голову, посмотрел на собеседника с любопытством. – Не боишься кого-нибудь встретить на дороге? И схлопотать кирпичом по репе?

– У меня ствол, – на всякий случай предупредил Морозов. – Чего мне бояться?

Ему не хотелось выходить под дождь, месить грязь до самой трассы, ловить попутную машину, чтобы добраться хотя бы до Ульяновска. Но оставаться на ночь в этом гостеприимном доме вместе с деньгами… Это вообще, история для слабоумных. Блинов – старый знакомый и ждать от него сюрпризов не приходится. Но этот Ануфриев со своими печальными серыми глазами, физиономией поэта и мышцами колхозного бугая, личность темная. Такому проломить чужую башку раскаленной кочергой все равно, что муху пришлепнуть. За две штуки он Морозова на шашлык разделает. А потом найдет в потайном кармане пиджака спрятанные девятьсот баксов и скажет Блинову: «Видишь, я крысу замочил».

Может статься, что к возвращению своего приятеля Морозов будет валяться в погребе на куче гнилой картошки. А этот дом к утру наверняка спалят. Принадлежит он то ли тетке, то ли какой-то дальней родственнице Ануфриева, не поймешь. Возможно, старушку уже прописали на кладбище или в огороде закопали, чтобы не путалась под ногами и не лезла с вопросами.

– Пожалуй, пойду, – подал голос Морозов. – Жене обещал пораньше обернуться. Да и надоело в этой вонючей избе сидеть. Пойду.

Ануфриев помолчал минуту. Вбивая кочергой снопы искр из горящего полена, он задумчиво смотрел на огонь.

– Не торопись, – сказал он. – Надо дождаться Блина. Ты ведь не старые ботинки на толчке продавал, а машину. Там на столе большие деньги. Мы их даже не считали. Как это так: я пойду?

Глава одинадцатая

Чебоксары. Ночь на 25 августа.

Дождь барабанил по крыше фургона «Фольксваген Транспортер» с логотипом неизвестной фирмы и надписью «Строительная пластмасса» вдоль кузова. Машина с выключенными габаритными огнями стояла на обочине асфальтовой дороги, в тени старого тополя, поэтому была почти незаметна со стороны. Темнота навевали тоску и мысли о бренности всего земного.