Прыжок в темноту<br />(Из записок партизана)

На огонь карателей мы отвечали теперь редко, короткими очередями. После минутной передышки решено было перейти на другой конец деревни. Поэтому, не видя укрывшихся в лесу немцев, мы все же стреляли, чтобы создать впечатление, что залегли в обороне надолго.

Отходить начали по одному. Осторожно перебирались от дома к дому. На улице не было ни души. А немцы продолжали обстреливать.

Через полчаса мы все собрались на другом конце деревни. Держа автоматы наготове, ложбинкой, между кустов шли к лесу, к тому месту, где входили в него каратели. И вдруг…

— Стойте! Стойте!.. — закричал кто-то сзади.

Из деревни верхом на мохнатой карей лошаденке к нам галопом мчался мальчик. Лошадь была пузатая, и короткие ноги мальчишки почти горизонтально лежали на ее крутых боках. С каждым взмахом коняги маленький всадник вскидывал локтями, словно крыльями.

— Там засада, немцы полицаев оставили с пулеметом, — сообщил он, подъехав. — Идите лучше вот в эту сторону, здесь не опасно.

Мальчику было не более десяти лет. Шмыгая носом, он говорил горячо, торопливо, боялся, как видно, что ему не поверят.

— Вон у тех ракит пулемет. Честное пионерское, дядя!

Мы, конечно, не сомневались, что он говорит правду. Осведомленность сельских ребятишек в военных делах нам была хорошо известна. В прифронтовых районах это были самые информированные люди. Впрочем, сообщение мальчика тут же подтвердилось: только мы, изменив направление, прошли шагов пятнадцать-двадцать, как из ракит донеслись выстрелы, вокруг нас засвистели пули. Но расстояние было большое, пули ложились неточно.

— Вот видите! — с торжеством сказал мальчик и, ударив лошадь, с места поднял ее в галоп.

Я шел последним и вдруг услышал, как заржала лошадь. Обернувшись, с ужасом увидел, что она бьется на земле, а маленький седок лежит рядом. Подстреленный конь придавил ему ногу. Подбежав, я приподнял животное за гриву и помог мальчику освободиться.

— Не ранен?

— Нет, только коленку ушиб… немножко.

— Как тебя зовут?

— Кеша.

— А фамилия?

— Да вы бегите скорее, дядя, а то они быстро перережут вам путь. Я знаю, они в клещи хотят вас зажать.

Выдернув ногу, он повернулся и быстро побежал от меня, прихрамывая.

На опушке у леса мы остановились, прислушиваясь, не приближаются ли к нам враги. Но кругом неожиданно все стихло. Сумерки плотно ложились на землю. Стрельба прекратилась, все насторожилось. В сгущающейся темноте постепенно стали расплываться предметы: с лугов куда-то исчезли кустарники, на отдаленных полях выровнялись холмы. Дома, осокори в Думинино потеряли свои очертания. Небо кругом затянуло тучами, и только на юго-западе ярко выделялся чистый бирюзовый квадрат.

— Напоролись бы мы на пулемет, кабы не мальчонка этот, — нарушил молчание Дроздов. — Подпустили бы они нас шагов на двадцать и всех покосили.

Чей он, этот мальчик, откуда узнал о засаде, как отважился предупредить нас прямо на глазах у полицейских? Сам он решил или кто из взрослых научил?

Я достал блокнот и в темноте записал на память имя Кеши. А вдруг, думалось, придется с ним когда-нибудь еще встретиться.

Отдохнув, переобувшись, мы двинулись в отряд. Последние километры шли медленно, едва преодолевая усталость. Дроздов всю дорогу был мрачен, лишь иногда повторял в отчаянье: «Эх, Афоня, Афоня!» Он сам нес рацию Гусарова и почему-то ни за что не хотел передать кому-нибудь, хоть ненадолго.

Заплаткину он сказал всего несколько слов, когда мы уже подходили к лагерю:

— За это расстреливают на месте. Не годитесь вы больше для разведки. В такой напряженный момент дрогнул, струсил…

Страшные, убийственные слова! После этого мы все, не только Заплаткин, шли в тягостном молчании. Разговор не ладился, настроение было подавленное.

Несмотря на то что было около двух часов ночи, командир отряда Балянов еще не спал, поджидал нас. И как только мы появились в лагере, командир тотчас позвал всех к себе в землянку. Какой теплой, уютной показалась она нам теперь, после двухнедельного скитания на холоде!

Балянов сидел на своей постели одетым. Он поднялся нам навстречу, но внезапно остановился, забыв даже поздороваться.

— Убит? — с тревогой спросил он, заметив на плече Дроздова рацию.

— Да…

Командир рассеянно переводил взгляд с одного на другого, а потом поник головой. В продолжение длительной паузы мы стояли, виновато потупив глаза. В таких случаях неизбежно чувствуешь себя виноватым перед погибшим товарищем. Кажется, уж виноват ты и тем, что остался жив, а его нет…

— Расскажите подробнее, — приказал командир и, взглянув на нас, добавил: — Вы садитесь, товарищи, отдыхайте, курите, кто хочет.

Дроздов последовательно начал докладывать о событиях минувшего дня. Командир слушал его внимательно, иногда задавал вопросы, уточняя что-нибудь. Лицо его, в глубоких морщинах, усталое, как бы застыло в своей неизбывной удрученности.

К нашей общей радости, Дроздов умолчал о поступке Заплаткина. Пощадил ли он при этом оплошавшего разведчика или командира? Вернее всего, и того и другого.

Эпизод с мальчиком оживил командира, смягчил его.