Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

Австрийские коричневорубашечники, убившие в 1934 году Дольфуса, а при канцлере Шушниге действовавшие тайно, теперь гордо и торжествующе, с самоуверенными насмешками, расхаживали кругом. Повязки со свастикой красовались на рукавах их курток.

— Все будет хорошо, — сказала мама. Дома она пока чувствовала себя в безопасности.

— Да, — ответил я, пытаясь ее утешить, так же как она меня, но нам обоим это не удалось.

Месяц тому назад на унизительной встрече с Гитлером в Берхтесгардене Шушниг потерпел поражение. Гитлер буйствовал и бесновался, заявив Шушнигу, что будет делать все, что пожелает; что его армия войдет туда, куда он захочет, и Шушниг бессилен его остановить. Вернувшись в Вену, канцлер обратился по радио к народу, и австрийцы по всей стране внимательно слушали его речь.

— Австрийцы! — сказал он. — Пришло время решать.

Он призвал народ к плебисциту 13 марта по вопросу, хочет ли страна остаться независимой или стать частью Германии. Плебисцит не состоялся — накануне него немецкие войска пересекли австрийскую границу. Шушниг опять выступил по радио, призвав граждан не проливать кровь и отказаться от бессмысленного сопротивления. И тяжелым голосом закончил: «Господи, храни Австрию!» Но было уже слишком поздно. Его слова теперь уже не имели никакого значения, большинство австрийцев не слушали его.

12 марта, во время вторжения немецких войск в Австрию, по всей стране мобилизовались нацисты. Они штурмовали помещения канцелярии и заняли важные ведомства в Вене. Шушниг, точно уловивший импульс истории, без сопротивления сдал власть.

Этой же ночью Генрих Гиммлер приехал в Вену с целью взять под контроль тайную полицию. Вскоре после прилета других офицеров СС последовала волна арестов: только в Вене было арестовано несколько тысяч человек. Одним из первых был Шушниг, которого позже отправили в концлагерь Дахау.

— Выйду-ка я на улицу, — скорее непочтительно сказал я дяде и тете в «день большой автоколонны». — Я хочу видеть этого Гитлера.

— Это опасно, — возразила тетя Шарлотта.

Но я все-таки вышел. Мне было семнадцать, что я понимал? Я увидел магазины, на дверях которых от руки было намалевано: «Juda verrecke!» («Жид, сдохни!») Но в этом не было ничего нового. «Христоубийцами» называли нас на уроках религии в общественной школе. Что значили после этого каракули на дверях?

Я стоял перед обувным магазином Бекка в шестом или седьмом ряду, в толпе, простирающейся покуда хватало глаз. Звонили церковные колокола. Люди хором орали: «Sieg heil!» («Да здравствует победа!») Крики вырывались из вздымающихся от гордости грудных клеток, и слезы радости катились по щекам австрийских нацистов, с их холеными мясистыми лицами.

Мне казалось, что вся эта людская толпа страстно жаждала Авторитарности и Власти, и эта жажда за короткий срок преобразовалась в садистские действия.

Но стоя на тротуаре возле квартиры моего дяди, я испытывал скорее любопытство, чем страх. Так много людей, так много сограждан… Не ополчатся же все они против одного-единственного маленького еврея.

Мы все еще считали, что господство Гитлера продлится недолго. Что он как-то сам по себе исчезнет, если мы займемся своими делами. Было ощущение, что мы его знаем. Он был сумасшедший бандит, но также — один из австрийцев, выскочка, который родился здесь и именно здесь вскормил свою ненависть. Мы думали, что он не сможет долго существовать в цивилизованном европейском мире, а будет выметен неким актом во имя человечности. Мы были уверены, что такая человечность в Европе еще существует. Когда автоколонна с Гитлером приблизилась, у меня даже не возникло чувства, что я присутствую при историческом событии. Я видел роскошное театральное действие: звон колоколов сливался со звуками военных маршей, со всех сторон в воздух взлетали цветы. Потом, когда ликование толпы достигло предела, появился Он.

Гитлер стоял на заднем сидении открытого мерседеса — коричневая форма; вытянутая вперед, на уровень щеки, правая рука. Громко играли трубы, толпа орала и неистовствовала, гремели барабаны. Слишком много восторга для одного человека, слишком много веры в одну идею, итог которой — уничтожение моего народа. Но почему? Мне только что исполнилось семнадцать. По своей наивности я задавался вопросом: неужели евреи совершили что-то столь ужасное, о чем я даже не догадываюсь?

Машина Гитлера ехала со скоростью около двадцати километров в час в сторону Хофбурга, бывшей резиденции Габсбургов в Вене. Из-за флагов, развевавшихся у меня над головой, я не мог видеть небо. Люди вскидывали в приветственном жесте руки и кричали снова и снова: «Heil Hitler!» — именно так, как я видел это в кадрах кинохроники. «Ein Volk, ein Reich, ein Führer!»[3] — горланили они. Позже, когда мир забудет обо всем этом, эти люди станут называть себя «первыми жертвами» войны.