Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

Наш поезд остановился на станции в деревне Сетфоне. Здесь не было ничего, кроме крошечного здания вокзала, двух скамеек для ожидающих пассажиров и окна билетной кассы. Но никто не продавал и не покупал билеты, не было ни приехавших, ни отъезжающих. Это выглядело как последний пост на краю земли.

Дорога, покрытая щебенкой, вела к металлическим воротам лагеря в Сетфоне; позади ворот на ровной пустынной местности располагалось двадцать бараков, окруженных колючей проволокой. У меня возникло ощущение, что я уже был здесь раньше. Дранси тоже был огорожен колючей проволокой, как до этого Ривзальт, а еще раньше Сен-Сиприен. Может быть, мне удастся сбежать отсюда, как удавалось из других лагерей.

Жандармы отвели меня к досматривающему офицеру на контрольно-пропускном пункте. Тот просмотрел папку, содержащую историю моих задержаний, моих удавшихся и неудавшихся попыток к бегству. Он не выглядел довольным.

— Побег из поезда, — перечислял он вслух, как бы желая мне напомнить. — Пересечение Луары… побег от блюстителя закона… арест… побег после судебного приговора… тюрьма…

Подняв глаза, он произнес:

— Из ряда вон выходящее досье, молодой человек.

С его стороны это не было комплиментом.

Искры юношеской гордости пронзили меня, но я спрятал все под маской покорного смирения. Покажи им, Лео, какой ты теперь покладистый. Не настраивай их против себя. Покажи им, что ты простой парень, забитый до полного подчинения, чтобы больше никто в изоляции одиночной камеры не пинал тебя сапогами по гениталиям.

Рассеянно перебирая мои бумаги, офицер пояснил, что это трудовой лагерь и меня будут загружать работой. Работа эта бессмысленна, цель ее одна, чтобы я был занят. И я должен придерживаться правил. Одно из них — «Больше никаких побегов». Я серьезно кивнул, но без подобающей уверенности. Затем меня отвели в барак, где десятка два кроватей выстроились в ряды вдоль двух стен. Два больших окна выходили на территорию лагеря. Похоже, здесь вряд ли предоставится случай к побегу.

Следующие дни показали, что мы достаточно свободно могли передвигаться по лагерю, несмотря на напряженную работу, занимавшую большую часть дня. Меня прикрепили к группе из шести человек, чьим заданием было дробить большие куски скальной породы на маленькие камни. Мы, собравшись вдоль дороги, выслушали угрюмого охранника, пояснившего нам «тонкости» этой деятельности: берете молот. Бьете по скале, пока не отколется кусок. Этот кусок разбиваете на более мелкие фрагменты, те — на еще более мелкие, те — еще мельче. Не все заключенные получали такую работу. Некоторые имели другую, но тоже скучную и утомительную: они тащили тачки с большими кусками скальной породы к месту нашей работы, а от нас вывозили размельченные камни. Однажды меня включили в команду с тачками.

— У меня паховая грыжа, — объяснил я.

Лагерный доктор сразу подтвердил это, и меня отослали продолжать дробить камни; работа, добавившая мне к болям от грыжи еще и боли в спине. Миллионы ехали на товарных поездах навстречу смерти, мои же заботы ограничивались грыжей.

Жизнь в Сетфоне была намного приятнее, чем в предыдущих лагерях или в тюрьме. Здесь был свежий воздух, а не только четыре стены. Охранники были общительны и так внимательны, что приносили нам воду в знойные часы дня. Как и мы, они были тоже лишены свободы, несчастны и умирали от скуки на этом уединенном посту, и, казалось, некоторые из них отождествляли себя с нами. Разговоры велись расслабленные и иногда звучали как непринужденная беседа старых знакомых о событиях дня.

Один из наших надзирателей казался разговорчивее других. Его фамилия была Кауфман. Однажды утром, когда мы дробили молотами крупные обломки породы, он медленно прошел мимо и пробормотал: «Италия. Вышла из войны». Я поднял глаза, пытаясь понять, что означают его слова. «Им никогда нельзя было доверять», — сказал Кауфман, все еще отождествляя себя с немцами. Он был из Эльзаса.

Так получали мы неясные вести о войне, которые без конца обсуждали, черпая в них надежду или безысходность, в зависимости от их содержания или нашего настроения в тот момент, пока новые обрывки информации извне не переводили нас на новые круги света или тьмы.

Вечерами я писал короткие письма Манфреду, Милли, Спирам, друзьям тети Эрны Жаку и Жении Эстрайх, живущим в Бланьяке. К сожалению, я не имел представления, где сейчас Фрайермауеры. Я писал много писем, однако ответов не получал. Возможно, все забыли меня или судьба их складывается сейчас намного хуже, чем моя. В состоянии изоляции, охваченный чувством покинутости, я ощутил потребность вырваться из-за колючей проволоки, окружающей меня.