Прыжок Волка

Андрей и сам толком не знал, зачем он приказал забрать эту девушку с собой. Лейтенант прав, это было не по правилам. Они кто? Спецназ. Тихо возникли, провели операцию и также тихо исчезли. Кто это был, откуда появились, куда исчезли враг знать не должен. Спецназовцы живут не в пустыни. У них есть родные, близкие. И у тех же «чехов» может возникнуть большой соблазн сделать больно, очень больно своим обидчикам — убить, надругаться над близкими к бойцам спецназа людьми. Джентльменский кодекс войны уже давно не соблюдается ни одной из воюющих сторон. А тут сами тащим неизвестно кого к себе на базу. И поди знай, как эта девушка связана с «чехами» и какие у нее в голове тараканы. Все это так. Но вот эти огромные, темные глаза газели, в которых плескались страх и мольба — не убивай, их куда деть? Ну не может он выбросить из головы эти глаза, как не мог, глядя в них, нажать на спусковой курок.

Андрей привык доверять своей интуиции. Он был уверен, что его мозг сам, учтя невообразимое количество фактов, а не понукаемый извне, втиснутый в прокрустово ложе так называемой человеческой логики, выдаст правильное решение. Ведь как эта самая логика учтет такие, ускользающие, почти невесомые факты, как человеческая тоска, одиночество, какое-то подспудное недовольство собой и желание что-то, непонятно даже что, изменить в своей жизни? Главное — услышать это решение, которое, отнюдь, не будет выглядеть в виде четкой надписи. Мозг не компьютер, четко печатающий на принтере черным по белому. Это может быть почти неуловимый импульс, заставляющий повернуть влево, а не вправо или даже просто приостановиться, пропуская невидимую для обычной логики смертельную для тебя пулю. Это может быть непонятное даже для самого тебя решение попросить остановиться и выйти из свадебного кортежа, мчащегося за твоей невестой. Могут это быть и произнесенные, будто не по твоей воле, слова:

— Самойлов, бери Голубева, Рахметова и Сенцова и забери девушку с того дома.

И острослов и зубоскал сержант Самойлов мгновенно, до крови прикусит губу, грубо сминая свою улыбку, столкнувшись с твоим взглядом. Он лишь быстро ответит: "Есть!" и броситься выполнять твой приказ, ничего не спрашивая и не уточняя.

… Луна как-то смешно покачивалась в такт шагам. Настолько смешно, что хотелось рассмеяться. Он и рассмеялся, легко, беззаботно, как в детстве, видя что-нибудь смешное и еще не отягощенный условностями житейского этикета.

— Командир, ты че?

— Леха, глянь, как Луна смешно качается.

— Э, командир, все ясно. Серый, — Доставалов обратился к идущему по другую сторону от Андрея Евстюхову, — а ну давай ротному поможем. А то у него Луна на небе весело качается. Командир, а может в машину?

— Нет, хочу пройтись. Смотри, какая ночь прекрасная, когда еще такую увидишь! — Кедров оттолкнул руку пытавшегося его поддержать старлея Евстюхова и неожиданно сильным, чистым голосом запел:

Ніч яка місячна, зоряна, ясная,
Видно, хоч голки збирай;
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай!

— Ротный, так ты у нас хохол?!

Сядем укупочці тут під калиною,
І над панами я пан!
Глянь, моя рибонько, — срібною хвилею
Стелеться в полі туман.

— Наполовину, Серый, наполовину. Мать у меня хохолка, а отец русак. А родом я из Воронежской губернии, из села, что почти на границе с Украиной. Там у нас все украинские песни поют, нет, не поют. Співа-ают! Чувствуешь, Серый, співа-ают, — Андрей еще раз протяжно, напевно произнес украинское слово и снова запел:

Гай чарівний, ніби променем всипаний,
Чи загадався, чи спить;
Ген на стрункій та високій осичині
Листя пестливо тремтить.

Сильный, молодой голос легко возносился в черное небо, к блестевшим там звездам.

Небо глибоке засіяне зорями,
Що то за божа краса!
Перлами ясними попід тополями
Грає краплиста роса.

Спутники Андрея замерли, удивленно смотря на своего командира, такого они его еще не видели. Обычно сдержанный, немногословный, он часто производил впечатление человека замкнутого, не пускающего никого в свой внутренний мир, в котором, судя по всему было много горя и страданий.