Псалмы Ирода

Бекка не помнила, сколько раз она вскакивала ночью, чтобы прогнать это страшное видение и задушить в себе рождающийся вопль.

— Может, следует поговорить с Вирги, — сказала себе Бекка. Сейчас, когда она отошла от лагеря и ее окружили призраки прошлого, ей очень хотелось услышать человеческий голос, хотя бы даже свой собственный. — Надо же верить друг другу; в конце-то концов нас всех подгоняет одна и та же нужда. Бедная девочка, я знаю, что могу быть ей полезна, а она…

«Не позволяй ей узнать о себе, — предостерегал Червь. — Пусть она думает, что ты ушла сюда, чтоб облегчиться, как будто ты совершенно нормальная женщина. Гилбер назвал это чудом — то, что с тобой случилось, — но святые прежних дней, творившие подобные чудеса, нередко горели за это на кострах. Он еврей, отверженный; что он может знать об отношении обычных людей к таким уродам и ошибкам природы, как ты? Не позволяй Вирги узнать твою тайну. В ее руках это будет оружие опаснее любого револьвера».

Бекка отошла от лагеря довольно далеко, прежде чем занялась своими делами. Никем не потревоженная, она вернулась к костру, где застала Гилбера, который очень серьезно говорил Вирги:

— Поразительно! Ни одна женщина за всю историю моего племени не испытывала такого с промежутками менее шести месяцев. В комментариях к священным рукописям мы находим множество пунктов о том, как следует относиться к женщинам во время их ежемесячной нечистоты. Ежемесячной, Вирги! Значит, вон оно как было до наступления Дурных времен! Теперь ты понимаешь, почему я к ней так отношусь? Она не такая, как другие женщины! Она знак от h'shem, подобный радуге Ноя[13], знак, говорящий, что мы прощены. Сорок лет блуждания в пустыне окончены, и земля молока и меда снова принадлежит нам!

Вирги искоса поглядывала на него, ее длинные ноги находились в таком положении, будто она была готова в любое мгновение вскочить и умчаться прочь.

— Гилбер Ливи, о чем ты тут разглагольствуешь перед такой маленькой девочкой? — резко спросила Бекка. — Неужели ты не видишь, что испугал ее до полусмерти?

— Она спросила, почему я в пути отношусь к тебе как к какой-то кукле, — ответил он. — Разве может кого-нибудь напугать известие о том, что настал конец злых времен?

— Он говорит, что ты входишь в пору не так, как моя ма, — проговорила Вирги, и это в ее устах прозвучало как обвинение. — Он говорит, что у тебя такое бывает каждый месяц.

— Этот позор случился со мной дважды с тех пор, как мы с ним встретились, — призналась Бекка. Не было смысла притворяться и стараться скрыть очевидный безобразный факт, который превращал ее в отверженную гораздо явственнее, чем любые другие проявления ее неженственного поведения в последнее время. И нет смысла укрываться за ложью, протестовать против утверждения Гилбера — Вирги скорее поверит словам мужчины, нежели заверениям женщины, которая всего лишь на несколько лет старше ее самой. — Может, этого никогда больше не случится, а будет так, как тому и положено быть.

— О любимая, не говори так, будто это какой-то грех! — воскликнул Гилбер. Он протянул к ней руку, но тут же ее отдернул, как бы опомнившись.

— Вот видишь, — сказала Бекка. — Говоришь так, будто со мной случилось нечто замечательное, даже зовешь это чудом, а сам боишься прикоснуться ко мне или к тому, к чему прикасалась я.

— Да разве можно иначе, — согласился Гилбер. — Разве ты только что не слышала, как я говорил о священных древних рукописях, где сказано, как следует обращаться с женщинами в период их нечистоты? Пока я не знал, что с тобой, это не было для меня грехом, теперь же у меня нет оправдания. Я сын священника, и я не должен дотрагиваться до тебя или до того, что ты трогала, пока ты не очистишься.

— Хорошенькое чудо! — пробормотала Бекка так тихо, что никто другой не смог расслышать ее слов. — Назвал бы ты это нечистотой, если б речь шла о мужском Знании? Не думаю.

— В моем прежнем хуторе была такая же девушка, — сказала Вирги. — Моя сестра Халда. Впервые вошла в пору в тринадцать лет, и старые жены ее куда-то увели. Моя ма тогда кормила Табиту — она потом умерла, и ма сказала, что так поступают с каждой девочкой в первый раз: берут ее и осматривают, после того как она выходит из поры, и ждут шесть месяцев, чтобы узнать, нормальная она или нас постигла Божья кара. Я думаю, что в этот раз была именно кара, потому что женщины вернулись обратно одни. Я слышала, что одна из них сказала моей ма: «Вошла в пору месяц спустя; распутная Иезавель[14] — готова принимать любого мужчину!» Ма плакала. — Лицо Вирги при этом воспоминании омрачилось. — Она спросила эту старуху: «Какое это имеет значение? Я слыхала, мы все были такими — до Голодных Годов. Почему же мы не даем им жить?»

— Они ее убили? — Гилбер пришел в ужас.

— За это всегда убивают, — отозвалась Бекка.