Читаем Псаломщик полностью

– Ду-ду-ду-ду-ду… В экономике нужна именно христианская нравственность… ду-ду-ду… когда на первый план выходят такие христианские добродетели, как жертвенная любовь к ближнему, терпение, смирение… ду-ду-ду… Да, с этой точки зрения наш реальный советский социализм был противоречив. Мы, профессиональные нищие Сибири, попытаемся обосновать иную точку зрения. Ее суть в том, что экономические законы – это никакие не законы природы, как нас уверяли, а порождения нравственности… ду-ду-ду… стоимость есть функция нравственности… ду-ду…

Потом неразборчиво заболботал чужой чей-то голос. И снова Юра:

– … А вот этот ваш постулат – низкого качества… Это из моральных норм общества «гомо-экономикус», людей, для которых главное – грести к себе… бу-бу-бу…

Я вышел на кухню. Оказалось, Юра перед зеркалом отрабатывает будущее интервью и отражает нападки мнимых оппонентов. Алеши не было видно.

– Где Алеша?

– Алехан ушел в город по делам. Так было мне сказано!

– Он звонил кому-то?..

– Да, кому-то звонил…

«Все матушку свою ищет…» – чувствуя в сердце сладко, опасно сосущую боль, подумал я. – Вот и оставь на тебя ребенка, жулик…

– А не царское это дело, керя, с детьми нянькаться! Вот свет вот нам отключили, а мне нужен компьютер…

«А, может быть, Алеша звонил Анне…» В каком-то тревожном наитии я двинулся к письменному столу, где стоял компьютер и где в папках лежали мои рабочие бумаги и черновики писем. Но тут постучали в дверь:

– Соседи! Свечечки лишней не отыщется? Гляжу со двора – огоньки у вас…

– В Кремль иди! Иди в Кремль, дедушка-соседушка! – ответил Медынцев. – Там, в Музее революции, этих наших личных свечечек – воз и маленькая тележка!

– Ну, дак, что же… Извините! Смотрю: огоньки! Думаю, может, воры!

– Воры там же, в Кремле же! Здесь – лохи! Туда иди! С Богом, родной! Флаг тебе в руки!

– Что вы такое говорите! Демократы, мать вашу тетю Пашу… – Было слышно, как сосед удалялся в своих шлепанцах. – Нелюди…

Потом крик:

– Хрена вам в сумку, чтоб сухари не мялись, козлы буржуазные! – и шлеп-шлеп-шлеп! – вниз по маршу.

– О! Правильно! – похвалил мой керя и похвастал: – Мой будущий кадр – протестный электорат!..

– Подавись этим неологизмом, вождь косноязычных! – ответил я. – Нет такого слова: «электорат»..

– Слова нет, а человек есть! – школа дяди Саши Шуйцына.

– Надоел ты мне со своими шуточками, – сказал я. Сказанное было истинной правдой. – Не напрасно мой отец говорил: проходя мимо революционера – бросьте в него камень! Шут ты гороховый.

– Вот как! А чего ж ты в девяносто третьем полез на баррикады?

– В девяносто третьем, Ваше Величество, мы, контрреволюционеры, пытались не допустить очередной революции… И еще запомни, керя: я не игрок – я боец. Возможно, бывший боец.

– И на съезд к нам, боец, не пойдешь? Иди к нам, у нас интересней: у вас – черные клобуки, а у нас – голые попки!

После деревенской тишины и спокойных раздумий мне было тяжело фехтовать с собственной тенью. Я знал Юру и понимал, что в этом словесном недержании – огромная усталость и пьянящее перевозбуждение. Я сказал:

– Недосуг мне по вашим шабашкам околачиваться. Дал бы ты мне сказать там пару слов о революциях. Ни одна революция не принесла в клювике никаких благ населению, она их этим клювиком – по темечку.

– Ты, керя, фарисей, – зевнул Юра. – Ты опасный гражданин. Ты не получишь слова, контра.

Еще недавно казалось мне, что я на всю отпущенную мне жизнь отвык от ироничности, как отвыкают хиппи от своих рямков. Она считалась признаком живости ума и отражением светского лоска. Я знал цену этой ловушки для вертлявых обезьян. И чувствовал, что меня прибило к узкому, как ущелье, сочному, как оазис, одиночеству. Возможно, что и не навсегда. Но только в компании старых товарищей я понимал, что – увы! – очень разными путями идем мы к своему зеро. Так случилось, что жизнь моя состояла из правильных и неправильных поступков, а жизнь Юры Медынцева – из ролей положительных и отрицательных героев. В одной моей пьесе он жадно сыграл сразу три роли. И все – достоверно. Может быть, он сделал единственно верный поступок – выбрал театр. Что же выбрал я? Мне казалось, что мое одиночество становилось как черное сгущенное молоко от черной коровы, потерявшейся в черной беззвездной степи. Возможно, я преувеличиваю, но, повторяю, мнимое мы переживаем острее, нежели настоящее…

Однажды в Сербии я читал Евангелие вместо псалтири над убитым священником. Некому было. И в какой-то момент мне показалось, что все происходящее уже было со мной, Словно расщепленное молнией дерево, корнями я жил в родимой земле, а обожженный ствол уже не принадлежал прежней жизни. Я не знал, где я: здесь или там, во мнимом. Я, помню, тряс головой как оглохший, как контуженый, я пытался стряхнуть с себя этот провал в сознании, как хищную рысь, что вскочила мне на спину. Он втянул меня, как омут. Потом перекрестился, прочел Иисусову молитву – наваждение прошло. Я вновь открыл Евангелие на «Отче наш», по девятой песне Канона и продолжил чтение. Но вопрос, где я был в помрачении ума, остался.

Когда начинает тянуть туда, я молюсь снова и снова…

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже