Псаломщик

«Значит, Церковь Апостольская жива, Сереженька?»

«Жива, Раиса Терентьевна! Правда, наблюдается незначительный процесс расцерковления быта. Евхаристия, Раиса Терентьевна, в сознании христиан превратилась в частные требы, но это еще не факт православного бытия, а что вполне вероятно, факт моего контуженого сознания! Кому до него есть дело? И правильно, что дела нет…»

«Нет, Сереженька! Но при чем же здесь Господь? Он ведь испытывает нас, ангел вы мой!»

«Господь Бог жалеет нас, не оставляет своей Благодатью. Наша страна широкая, богатая, прекрасная, вообще создавалась, расширялась и украшалась православными людьми, для которых и сомнения в ее будущем не было…»

«Неисповедимы пути Господни, но, может быть, он делает так для того, чтобы мы сами о ней, о Благодати, затосковали? Ведь тоскуем же мы об утерянном доме? Может быть, она снизойдет хотя бы к нашим детям…»

«Только русский православный фундаментализм, Раиса Терентьевна, спасет русских детей, может быть. Я понятно излагаю, Раиса Терентьевна? Ведь они, детки, видят то, чего мы не видим или видели да забыли… А сейчас, дорогая Раиса Терентьевна, – стихотворение:

Когда за ходом облаков
по лоциям небесным
Следил ребенок, возлежа
на летнем берегу,
То мама пела на лугу —
ему казалось – песни,
И медонос благоухал
перед грозой в стогу.

Казалось, этой тишине

вовек конца не будет.
В ней даже самый легкий вдох —
казалось – шелестит.
И вдруг ребенок крикнул: «Ох!
Скорей смотрите, люди!
Смотрите: Бог! Смотрите: Бог
на облаке летит!»

Смотрели люди в небеса:

казалось им – драконы.
Они смотрели на мальца:
казалось им – чудно.
В жилищах не было икон.
Вместо икон – законы:
Нам должно космос покорять,
сверлить морское дно.

А Бог на облаке летел…

Под синей неба сенью
Он видел: ангела душа
за ним летит легко.
Стояла времени река.
Стояло Вознесенье…
Казалось людям, что четверг…
До Бога – далеко…

– Алло! – ответил мне, наконец, веселый девичий голос. – Вам кого?

– Здравствуйте! – растерялся я. – Мне хотелось бы услышать Раису Терентьевну!

– А вы на машине?

– Да, я… мы на машине.

– Ну так и поезжайте к ней на тот свет – она ведь умерла позавчера!

Я услышал дружный молодой смех – наверное, это смеялись над нами с новопреставленной дети ее детей. Меня передернуло так, что с недовольной миной проснулся Шалоумов.

– Ты что? – потряс он головой. – Агония началась, никак?

– Я – ничто. Аз есмь червь. А вот плечо ты мне, Коська, отлежал – мозжит плечо, – сказал я и попросил Юру: – Керя, давайте заедем по пути в нашу китаевскую церковь! Заедем на кладбище, где наши лежат, а?

– Запросто, но бы, – отозвался керя. – Нам нельзя. И путь впереди неблизкий. Коську в монастырь на послушание определять. Это ж тебе не ребенка в роддоме оставить – и бегом на дискотеку! А еще надо тебя в твою чухомань забросить.

– В какую еще «чухомань»?

– Чухомань как чухомань, – зевнул он.

«Ладно, – думаю. – Дома помолюсь вместе с Аней за новопреставленную рабу Божию Раису. Нечего людей отвлекать…» Но Юре сказал почему-то:

– Отдавай мои деньги, керя!

– Что, свечечек не на что купить? – елейно сказал керя и закрылся руками, как от удара. – Грабю-ю-ют!

Я не стал сдерживаться и крепко стукнул его по крепкой жеребячьей холке.

12

Эх, керя, ты керя! И нужна она тебе, эта хула? Смею думать, что не Святая Церковь и неправедное священство гнут наши спины и лишают сил, а бесконечная череда грехов да упрямое отвержение Божественной Истины.

Я буду строить Храм. Человек приходит в Храм и оставляет за порогом все скотское, суетное и мелкое. Он открывает душу высокому, светлому и вечному, как само небо нашего Великого в своей простоте детства.

Я вижу его. В восточной части на возвышении – алтарь, отгороженный от остальной части Храма иконостасом. В самом центре алтаря – престол, антиминс и большой золоченый крест, украшенный стразами. Он располагается сразу за антиминсом, в дальнем выступе престола. Прямо под антиминсом лежит Святое Евангелие, а чуть сбоку от стола стоит дарохранительница с причастием. В северной части алтаря стоит жертвенник – четырехугольный высокий столик для приготовления хлеба и вина. На нем расположен дискос – небольшое круглое блюдо на ножке для помещения хлеба, лежит копие – маленький ножичек для нарезания просфорок и лжица – серебряная ложечка для причастия.