Псаломщик

– С уксусом! – подсказал Володя и бесшумной тенью проскользнул к столу и выставил невесть откуда чарующей красоты темно-зеленую с золотыми позументами на черном бутылку советского шампанского. Все так и обмерли.

– Сухое? – в наступившей тишине спросил дядя Серя Медынцев.

– Сухое! – потер ладони, как муха лапки, Володя. Казалось мне, что с лапок на скатерть сыплется жемчужная, перламутровая пыльца, так все было сказочно и блестяще.

– Подделка… – ревниво сказал дядя Серя, взял снаряд в свои артиллерийские руки и поднес к лампе Ильича, зависшей над столом. – Театральная гаубица!

За столом уже сидели все гласные и негласные члены компании. И все они, привыкшие к вечерним играм, следили за артиллерийскими руками, словно ожидали нового аттракциона. Я сидел у печки и делал вид, что учу уроки. «Настоящий праздник! – думал я. – Впервые за восемь с лешим лет жизни!»

– Настоящее. Брют! – возразил Володя.

– Врют, говоришь? Согласен! Врют! – сказал дядя Серя. – Так себе – разок резануть по утряне! – Но продолжал изучение. – «Московский завод… шипучих и шампанских вин…»

Тетя Ира курила, она оглядывала собрание с ободряющей улыбкой: смотрите на меня – и не переживайте. Но не замедлила сказать мужу:

– Поставь на место…

– Кого, тебя? Сейчас! – уточнил дядя Серя, но поставил сосуд с приговором: – Действительно, сухое!

Все перевели дыханье и зашумели.

– Это женщинам, женщинам! – щебетала тетя Аня, мать Светы. – Насыпайте, раз уж сухое!

– Кто откроет шампанскую? – звучал текучий голос тети Ляли с жеманными порожками. – Артиллеристы или полковая разведка? Штурман, рулите!

– И – эх! – выдохнула из грудных мехов тетя Аня и развела малиновые мехи полухромки.

– …полным-полна моя коро-о-обушка! Есть…

– Есть! – козырнул мой батя. – Есть пехота! И не хуже! – он выставил из-под стола водку за двадцать один двадцать. Водка встала рядом с шампанским, как утлый бухгалтер Володя рядом с красавицей Машей.

– Есть пельмени – они на столе! – сказала мама, одетая, как конфетка, в нарядное крепжоржетовое платье. Темно-вишневое поле и по нему малюсенькие букетики нерусских цветов.

Но утлый бухгалтер Володя ловко вывернулся из-за стола и, едва видимый, как паж за царской трапезой, раздал всем по конфете «кара-кум», говоря:

– Тебе, кума, кара-кума… тебе, кум, кара-кум… Тебе, Петр Николаевич… – он выдал мне грецкий орех. – Скоро в армию пойдешь! Завидую! Я очень хотел быть офицером, но в детстве мама не уследила, и я упал в подпол. В сумме, как видите, горбень… – И дальше так быстро, что не услыхал моего тихого «спасибо».

– Э-э! Когда Петручио с моим Юрханом вырастут, армии уже не будет как таковой! – сказал дядя Серя. И он угадал. То, что мы именуем сейчас армией, по сути таковой не является.

– А это – Маше! – он извлек из одежд плитку шоколада «Гвардейский» с оранжево-черным муаром на обертке.

– Ой!.. – сказала тихо наша бесприданница, заневестилась, заалела до слез. – Но мне еще рано замуж!..

– Да, к сожалению… – так же тихо сказал горбун, и зеницы его расширились, вспыхнули, как у колдуна Басаврюка. – Но я буду вас ждать… Вы – королева. У королевы должен быть горбун.

– Ха-ха-ха! – отметил печальную шутку кавалер Сигутенко. – А я вам песенку спою-у-у, как шут влюбился в королеву-у-у… – и пояснил: – Вертинский Саша!

Потом – шум голосов, звон стаканов и стопок, шевеление губ, движения рук над столом, улыбки дам с набитыми ртами и не набитыми еще лицами, чего, впрочем, в присутствии моего отца не случалось. Одна застольная игра переходила в игру на гармони, потом – в фанты, потом – головоломки.

– Володя, Володя! – жестами требуя от гостей тишины, взывала мама. – Вы обещали показать живую кровь!

– Ни сера хебе! – выпучил глаза дед Клюкин и просыпал махорку. – С ума стронешься!

– Не откажусь! – кивнул Володя, отлепив взор от Маши. Мне-то, грешному, казалось, что его клопики-глаза уже пьют Машину живую кровь. – Но пусть вначале то же самое – живую кровь – покажет кто-нибудь из почтенной публики! Прошу! Приз – шампанское!

– Ой! – сказала Маша, спрятав лицо за плиткой шоколада.

Ляля тоже зарделась, захихикала, пошепталась с тетей Аней. Та сказала «ща-а-ас прям» и поджала губы.

– Живую кровь? – с прищуром глядя на бухгалтера, переспросил дядя Серя. – Ты не видел, керя, живой крови? А если святым кулаком да по окаянной шее?! – Он стал закатывать левый рукав рубахи. Я видел дядю Серю в бане, и мне показалось, что из его рукава сейчас начнут сыпаться дробью шрамы, пулевые отметины, веснушки и родинки.

Володя, однако, не дрогнул, а сказал:

– По горбу, будьте любезны! Это не заразно!

– Но это же фокус, Серя! Рано ты развоевался! Я хотела еще бутылочку достать – теперь баста! – нахмурилась моя мама. – Все трофейные блюда перебьете, а я – отвечай!

– Я им перебью… – спокойно пригрозил отец.

– В том и фокус… – засмеялся дядя Серя. И все засмеялись. – Кто первый? – и рубанул себя столовым ножиком по предплечью руки. Все перестали смеяться. Но крови не было.

– Ох-х! – сказала Маша и снова спряталась за гвардейский подарок.