Псевдо

– Да. Христиансен давал мне замещающий наркотик, постепенно снижая дозы. Хропромат. Я был совершенно оглушен. Я совершенно не помню тот жест любви, о котором ты говоришь, но ничего невероятного в нем нет. У меня отняли наркотик, – может быть, я и вправду тайком от Христиансена принял что попало, какую-нибудь дрянь, и в состоянии ломки переписал твой текст… Не помню.

– Ты переписал его в черную тетрадку. Своей рукой.

– Верни мне тетрадь. Я ее уничтожу.

– У меня ее нет. Была бы – поверь мне, я бы давно ее сам уничтожил, Я выздоровел, Тонтон. Я сам себя написал и этим горжусь. У меня тетради нет.

– Да у кого же она тогда?

Мы посмотрели друг другу в глаза и завопили в один голос:

– Нет! Нет! Не может быть!

На следующий день с утра мы вместе сели в самолет. Доктор Христиансен очень любезно принял нас:

– Ну как, родственники?

Мы молчали. Потом Тонтон, более гуманный, чем я, сказал:

– Сколько?

Добрый доктор улыбнулся в свою добрую великанскую бороду. Я говорю «великанскую бороду», потому что этого выражения еще никто не использовал. Это оригинально. Доктор молчал.

Я робко заметил:

– Дания – самая честная и самая мужественная страна в мире. Единственная страна, достойная слова «цивилизация». Я люблю Данию, Я напишу много хорошего о Дании в своей следующей книге.

– Чихала на это Дания, – убежденно сказал доктор Христиансен.

Тонтон попытался играть на чувствах:

– Знаете, он же отказался от премии. Книга будет хуже продаваться. И потом, второй раз такого коммерческого успеха не будет. К тому же налоги и…

– И права на экранизацию, – сказал доктор Христиансен.

Я завопил:

– А порнографии и проституции в Дании, может, совсем нет? Казалось, он обрадовался еще больше.

– У нас проституция и порнография доходят только до задницы. А до головы – почти никогда.

– Так сколько? – спросил Тонтон-Макут.

– У нас есть фонд поддержки шлюх, – сказал доктор Христиансен. – Мне кажется, небольшой взнос был бы очень кстати.

– Я уже обязался сделать взнос в пользу аналогичного фонда в Париже.

– Прекрасно, но не вижу, что вам мешает помочь датским шлюхам тоже, – сказал добрый доктор.

Тонтон взял свою чековую книжку:

– Много дать не могу, из-за контроля за валютными операциями.

– Переведите через Бэнк оф Нью-Йорк. В любом случае счет должны провести через ООН.

Тонтон-Макут сделал как ему сказали.

– Я тебе верну, – сказал я.

Он посмотрел на меня исподлобья:

– Пиши расписку.

Я написал. Царило взаимное доверие.

– А теперь вернемся к той самой рукописи, – сказал доктор Христиансен.

Он достал из ящика черную тетрадь и раскрыл ее. Тонтон побледнел от радости.

– Не мой почерк. Верните чек.

– Конечно, не ваш почерк, – сказал добрый датчанин, – я переписал всю рукопись своей рукой. В конце концов, настоящий автор Эмиля Ажара – я. Если бы не моя работа психиатра… А?

– Неужели вы собираетесь присвоить мою книгу? – завопил я.

– Вряд ли, – сказал он. – Но гарантировать не могу. И вот почему, Ваше величество…

– Не называйте меня Ваше величество. Меня зовут Эмиль Ажар, и я этим горжусь.

– Прекрасно, прекрасно, – сказал доктор Христиансен. – Вы почти совсем избавились от страха, Ажар. Только без него вы не напишете ни строчки. У вас есть котенок Пиночет, но все, что можно, вы уже из него выжали. Вы спокойны, уверены в себе – как человек, не знающий страха. Вы рискуете утратить потребность творить. Но если рукопись останется у меня, если над вашей головой будет висеть эта угроза, это письменное доказательство того, что настоящий автор «Всей жизни впереди» – всемирно известный психиатр, доктор Христиансен, – вы все время будете испытывать некоторый страх, Эмильчик, и, может быть, еще что-нибудь напишете…

Я заплакал.

– Я оплакиваю не себя, доктор, а Данию. Подло вы со мной поступаете. Психиатры должны излечивать страх, а не поощрять его.

– И в этом мое отличие от остальных психиатров, – сказал доктор Христиансен. – Без страха не было бы творчества. И я скажу больше – не было бы человека. Невозможно было бы раскрыть преступление.

– По мне, так лучше не тревожиться и не быть автором, – сказал я.

– Увы, я социалист, – сказал доктор Христиансен. – Я хочу, чтобы человеческое сообщество обогащалось новыми произведениями. А что касается лично вас… Не то чтобы мне на вас наплевать, но хочется, чтобы вы были творческой личностью. Социализм призван беспокоить, будить и оплодотворять осознанием действительности, а осознание – всегда отвратительный ужас, и ему-то человеческое общество обязано своими самыми прекрасными творениями… Страх, Эмильчик, – это творчество, прогресс и изобилие.

Он встал и пожал руку Тонтон-Макуту, глядя ему прямо в три пары глаз.

– Если когда-нибудь захотите вернуть свою рукопись, маэстро…

– А что, есть еще одна рукопись? – спросил Тонтон-Макут так тревожно, что в воздухе прямо-таки запахло творческой атмосферой.