Псевдоним бога

Стрекоза, как маленький вертолет, со стрекотанием, царапающим слух, спикировала прямо на Гамова и, ловко разминувшись с его худым плечом, зависла над поверхностью тихой заводи. Гамов поморщился и стал водить большим пальцем ноги по неподвижной воде. Легкие концентрические волны пробежали по поверхности водоема. Наблюдая за ними, Гамов неожиданно для себя задался вопросом: а что происходит там, под тусклым зеркалом темного и тихого озерца, под спудом тяжелых и неподвижных илистых вод, среди скользких придонных корней, в переплетении слизистых водорослей? Осознают ли те, кто обитает там и только там, что существует мир и вне пределов заболоченной заводи, за ветвями ленивых прибрежных ив? Могут эти пучеглазые лягушки, жучки-водомерки, жирные головастики и сонные пиявки хотя бы почувствовать, что их болото не одиноко во Вселенной? Найдется ли среди них инакоквакающая жаба-философ, которая, сидя в мутной илистой воде и уставив перед собой неподвижные выпученные глаза, взглядом высверлить тоннель в другой мир? В лес, в луга, в дымящиеся города людей, которые так же непостижимы для нее, как для человека непостижим, страшен и черен космос? Гамов качнул головой и сплюнул. Какая ерунда лезет в голову… Впрочем, подобное рефлектирующее мозговое усилие крайне характерно для людей, похмеляющихся на природе в гордом одиночестве.

На берегу меж свисающих к воде ветвей ив появился Казаков. Он был в пиджаке, но без штанов. В руке держал полуторалитровую пластиковую бутылку, наполовину заполненную пивной пеной. Он иронично посмотрел на Константина и произнес насмешливо и чуть нараспев:

— Опять размышляешь над бренностью, вечностью и прочей хреновиной? Странно, что такие размышления совпадают с запоями, а в приличном виде ты думаешь только о бабах и иногда о работе. Да и вчера был хорош… Поймал в спичечный коробок жука и слушал, как он долбится о картон и жужжит. Ты говорил, что, быть может, это насекомый Байрон в темнице сознания, слагающий сагу о свободе? Слава богу, Катька вовремя тебе дала…

— Тебе чего надо? — спросил Гамов, не поднимая головы.

— Я думал, у тебя пиво кончилось.

— Если бы кончилось, я бы обратно в дом пришел.

— Тоже логика, — охотно согласился Казаков. — Нуты давай, откисай, а лучше к нам возвращайся, не строй из себя лорда-изгнанника с высшим образованием. А то последний день выходных. Завтра на работу…

Гамов перекривил лицо так, словно только что раскусил одну из наблюдаемых им перед этим стрекоз и нашел ее весьма далекой от высоких гастрономических стандартов.

— Не напоминай, — отозвался он. — Честное слово, как припомню кирпичную гэбэшную харю своего шефа, так хочется встать на колени…

— Ого! Какое уважение к начальству!

— …сунуть в рот два пальца и вывернуть себя наизнанку.

— М-да… А что ты тогда вообще пошел в эту контору?

— А как иначе? С предыдущей работы меня уволили с такой рекомендацией, что по прямой специальности больше толком и не поработаешь… Хорошо, подключился дядя и все-таки в кои-то веки помог… Теперь вот расхлебываю. Впрочем!.. — спохватился Гамов и впервые взглянул на хитрую физиономию Казакова, прихлебывающего пенный напиток. — Довольно. Я это… скоро приду. Две бутылки — вот… осталось… Так что… А что это, Антоха, у тебя такой вид… министерский? — Он подозрительно взглянул на изящный однобортный пиджак приятеля, чрезвычайно гармонировавший с трусами-«се-мейками», лопнувшими на заднице. — М-да…

— Здоровье берегу, — отозвался Казаков. — Джинсы яйца натерли.

— Давно предлагал совместить пост министра здравоохранения и министра ликеро-водочной промышленности, — непонятно к чему сказал Гамов.

— А что, есть такой министр? — ехидно поинтересовался Казаков.

— В России-матушке пора бы и ввести такой пост!

Казаков чуть повел плечом:

— Это верная мысль. Костян, может, все-таки к нам бухать? А то пивом душу не обманешь, как говорит Шурик Артеменко!

Гамов сделал неопределенный жест рукой, словно желая сказать: а утопись ты в болоте, сука, со своими предложениями и пословицами, пропагандирующими пользу алкоголизма… Казаков только ухмыльнулся лукаво и, пятясь задом, исчез в хитроумном сплетении шевелящихся ивовых ветвей. Гамов же вернулся к созерцанию вод и населяющей их живности. Он не слышал, как Казаков, который повстречал неподалеку от берега пруда еще одного приятеля, говорит ему — серьезно, без намека на ерничество и игривый шутовской тон:

— Не пойму я что-то… Вот ты, Шурик, знаешь его относительно недавно, но ведь я-то знаком с ним больше десяти лет!

— И что?

— А то! Я ведь помню, каким он был четыре или пять лет назад. Другим… У него… ну как тебе объяснить?.. какой-то внутренний стержень вынули, что ли. Ну после дурацкого обвинения чуть ли не в убийстве… и еще… Не грей посуду! Давай сюда бутылку!

— То есть ты хочешь сказать, Антоха, что?..