Псевдоним бога

— А насчет соотношения морали и цивилизованности я бы поспорил, — неожиданно для себя вступил в разговор Гамов, и, надо сказать, сделал это не самым удачным манером. — Все зависит от системной организации общества. Никто не будет спорить, мужики, что гитлеровская Германия находилась на более высоком цивилизационном этапе и располагала куда более совершенными технологиями и принципами организации социума, чем, к примеру, татаро-монголы. Однако же многократно охаянные историками монголы никогда не позволяли себе таких подлостей и зверств, как фашисты. Проще говоря… те же монголы считали самым страшным грехом убийство послов противника, а вот, например, благородные мушкетеры семнадцатого века, описанные Дюма, делали то же без угрызений совести… Монголы… Собственно, война между Русью и Степью и началась после того, как русские и половцы убили монгольских парламентеров и потом поплатились разгромом на Калке. И если представители различных земных этносов не могли толком вычислить поведенческие схемы и психологию друг друга, то что уж говорить о гипотетических инопланетянах. Конечно, — тут в его голове всплыл умопомрачительный термин, услышанный от дяди, — конечно, сравнительная социомеханика цивилизаций…

— Еще один, б…!

— Да ладно, Блинчик, забавно он так толкует. Че ж не послушать умного человека? А то вы, кроме терок между собой, ни х… не можете.

— Посланцы Алла-а-а…

— Я хочу сказать, что мы едва ли сможем вычислить, как поведут себя эти пришельцы, если они вообще существуют и все это не утка, — договорил Костя.

Степа и Блинчик заговорили одновременно, невнятно и громко, на губы спорщиков выбивалась пена. Ни о какой «сравнительной социомеханике цивилизаций» речь уж конечно не шла, самыми сложными словосочетаниями, которые можно вычленить из спора, были «лунная падла», «провокация эбэ» и «всеобщий п…ц».

Гамов снова закрыл глаза и окунулся в свои мысли. Счастье, что он может вот так отключаться. Облик покойного профессора Крейцера вдруг живо и выпукло воссоздался перед мысленным взором Кости Гамова. Вся его невысокая, плотная, несколько тяжеловатая фигура, массивная голова с выпуклым лбом, крепкий, четко очерченный рот. Немец? У него светлая кожа очень своеобразного оттенка и рыжеватые волосы, но миндалевидный разрез глаз указывает на присутствие восточной крови. Крупный, мощный череп, тяжелые надбровные дуги сродни тем, что бывают у питекантропа, если упоминание этой безмозглой скотины, когда-то числящейся в прямых предках человека с легкой руки мистера Дарвина, вообще уместно в отношении такого существа, как профессор Крейцер. У профессора Крейцера были неожиданно длинные и гибкие пальцы, не очень гармонирующие с плотной его фигурой, широкой в кости; казалось, эти пальцы, приличествующие больше хирургу, чем ученому-физику (а все-таки физику ли?), могут гнуться не только вперед, как у нормальных людей, но и назад и даже вбок.

Что еще? Гм… Женщины? В любом преступлении, как сказал кто-то из отцов-основоположников криминологии, следует искать след женщины. Но… Было бы кого искать… За те пять лет, что Гамов водил знакомство со своим эксцентричным родственником, ни одной женщины с ним он не видел. Похоже, они его просто не интересовали. Впрочем, как же? Есть одна, которая очень даже интересовала профессора Крейцера. Его приемная дочь — Генриетта. Опять же — приемная?.. Отчего приемная?.. И был ли вообще когда-либо женат профессор Крейцер?.. И — о Генриетте. Так. По порядку… Она, конечно, славная, но тоже не без странностей. Внешностью смахивает на китаянку… Очень светлая кожа… Определенно прослеживаются черты сходства с Марком Ивановичем. Приемная? Если — родная, то — почему скрывают? Или?.. В свое время у Кости Гамова уже зарождались в мозгу нехорошие и не очень чистоплотные подозрения касательно взаимоотношений Генриетты и Марка Ивановича, но все последующие события не только не подтвердили эту скверную гипотезу, но и опровергли ее совершенно.

Заскрежетала дверь. Запрыгал ключ в замочной скважине, и зычный голос рявкнул:

— Гамов! На выход!

Сегодня следователь Грубин выглядел как никогда любезным. Улыбка буквально не сходила с его губ, а когда Гамова ввели в кабинет, он даже приподнялся навстречу, словно приветствовал дорогого гостя, а вовсе не подозреваемого в тяжком преступлении.

— Присаживайтесь, Константин Алексеевич, — произнес он. — Ну как вы там?

Гамов угрюмо молчал. В голове крутилась фраза, кажется Собакевича, о том, что ты, мол, братец, мне лягушку хоть сахаром обсыпь, так все равно я ее есть не стану.