Псевдоним для героя

Шурик не обращал внимания на обидные упреки, гармонично развиваясь со всех сторон. Днем физически, таская шпалы, вечером – духовно, лохматя учебники по философии. На почве поэзии он сошелся с комендантом общежития Тамарой, одинокой дамой средних лет, обожавшей Блока и писавшей стихи. Стихи до Блока не дотягивали, радуя глаз читавшего рифмами типа «розы – слезы», «туча – круча» и тому подобными. Шурик терпеливо слушал, громко восхищался и настоятельно требовал писать дальше. За это Тамара не подселяла к нему соседа, позволяла пользоваться служебным телефоном, стоявшим у нее в кабинете, и разрешала приводить гостей после ноля. Грешно было не пользоваться перечисленными благами. Организм, даже ослабленный сваями и Гегелем, настойчиво и совершенно справедливо жаждал удовольствий определенного рода, тем более что коллектив на предприятии «Красный монолит» состоял в основном из прекрасных женщин. На первую получку Шурик купил в комиссионке деревянную тахту, ибо скрипучие пружины казенной железной кровати совершенно выбивали процесс из нормального течения и после первых аккордов в стены барабанили соседи, требуя остановить разврат.

Собственно, тахта и привела Шурика в чудесный мир журналистики. Отдав год активной жизни тележке и бетонным шпалам, он вдруг явственно осознал, что на девяносто рэ гармонично развиваться абсолютно нереально. Познания же в филологии никоим образом на личном бюджете не сказывались, и Шурик уже подумывал, не пора ли кончать с Гегелем, от цитат которого начинало тошнить. Но в этот самый момент слух о грузчике-филологе дошел до ушей редактора «Цемента», который немедленно решил поведать читателям о молодом рабочем, отправив к нему для интервью начинающего корреспондента Нину. Шум цеха не давал поговорить откровенно, и молодой рабочий предложил провести беседу в более спокойной, серьезной обстановке, к примеру, в комнате общежития на Первой Махровой. Что было встречено начинающим корреспондентом с плохо скрываемой радостью в глазах, то есть исключительно по-деловому.

Интервью удалось. Шурик слегка очумел от тем, затрагиваемых при общении, но держался достойно. Нина же пришла в восторг, слушая грамотные, прекрасно сформулированные ответы. Эмоции лились через край. Завистливые соседи пытались сорвать встречу рабочего с представителем печати стуками в картонные стены и криками о недопустимости нарушения правил социалистического общежития. Утром, подводя итоги и глаза, Нина заметила, что неплохо бы опубликовать целую серию репортажей об Александре Тихомирове, человеке нового мышления. Человек, ползавший по полу в поисках носка, прокряхтел: «Легко».

Неожиданно Нина с ужасом вспомнила, что сегодня должна сдать материал в рубрику «Ветер перемен» о мастере арматурного цеха Федоре Семиглазове. Редактор «Цемента» слыл самодуром и рубил премии по любому поводу. Задержка же с материалом грозила лишением тринадцатой зарплаты, а то и выговором. Самое страшное, что Нина даже не успела познакомиться с Семиглазовым и, соответственно, понятия не имела, как на нем отразилась перестройка. К счастью, мастера немножко знал Шурик. Говорили, что как до перестройки, так и после Семиглазов трезвым на работу приходил крайне редко, ведь, по его словам, «руководить этим б…твом без стакана во лбу крайне противопоказано». Конец цитаты. При общении с коллективом Федор, не таясь, использовал фразеологические обороты, способные вогнать в краску даже почетную шлюху. Собственно, это была вся информация, которой располагал Тихомиров. Нина расплакалась, не в силах смириться с мыслью о будущем выговоре. «Фиг-ня! – заботливо успокоил ее Шурик, – сейчас борьба с пьянством, как раз в яблочко».

– Какое яблочко, Саша?! Чтоб меня этот Семиглазов завтра в цемент закатал?! И при чем здесь «Ветер перемен»?

– Тогда я сам. Мне цемент не страшен. Я не зря шпалы целый год возил, – Шурик схватил валявшуюся на столе авторучку и тетрадку с конспектом по языкознанию, – а ты пока вымой пол и посуду.

Уборка комнаты заняла около часа, и ровно столько же ушло на статью, едко клеймившую позором пьяницу и матерщинника Семиглазова. Шурик погрыз кончик ручки, обдумывая заключительную фразу, и наконец вывел классическое:

«Стыдно, товарищ! Александр Тихомиров». Нина, вернувшись с кухни, прочла очерк, вытерла пот со лба и облегченно выдохнула: «Ты умница, Саша! Я спасена!» Затем схватила сумочку, диктофон, чмокнула гордого собой Шурика и помчалась в редакцию «Цемента».

Через пару дней в столовке к Шурику подвалил мастер Семиглазов и, хлопнув его сзади по плечу накачанной железобетонной лапой, пробасил: