Пшеничное зерно. Распятый дьявол

Каранджа изумился: никогда раньше его не звали в дом. Он присел на краешек стула, положив подрагивающие руки на колени, и принялся шарить глазами по стенам и потолку — лишь бы не глядеть на хозяйкин бюст.

Марджери наслаждалась своей чувственной властью над ним. Она часто видела его раньше, но ей никогда и в голову не приходило, что он мужчина. Теперь он внушал ей острое любопытство. Что за мысли у него в голове? Что он думает об этом доме? О Свободе? О ней?.. Марджери дала волю воображению. Ей стало жарко, и она поднялась с кресла, слегка сердясь и удивляясь охватившему ее непонятному волнению и дрожи.

— Кофе, чай?

— Я… должен идти! — выпалил Каранджа. Действительно, ему пора.

— Выпей кофе. Миссис Дикинсон не будет сердиться. — Она улыбнулась, чувствуя себя словно бы его сообщницей и радуясь новому ощущению.

— Ну спасибо, — пролепетал он, ерзая на стуле, явно томясь и поглядывая на дверь. Даже теперь он йе осмеливался сесть поудобнее, прислониться к спинке. И в то же время ему безумно хотелось, чтобы кто-нибудь из африканцев увидел его сейчас: белая женщина, жена административного секретаря, угощает его кофе!

Марджери позвякивала посудой на кухне. Ее смущало и радовало непроходящее волнение. Лишь однажды довелось ей ощутить нечто подобное. Она танцевала с доктором Ван Дайком в гитхимской гостинице. Это было вскоре после инцидента в Рире. Он дышал на нее перегаром, но ей и это в нем нравилось. Когда после танцев он повез ее кататься, она уступила ему, впервые ощутив жуткую прелесть бунта…

Посидев один в пустой гостиной, Каранджа мало-помалу пришел в себя, нужен мне ее кофе!.. Пусть лучше скажет, правда ли, что они с мужем собираются домой, в Англию… Каранджа несколько раз порывался задать этот вопрос самому Томпсону, но в последний момент неизменно трусил. Сердце его начинало бешено стучать, и он, прикусив язык, норовил прошмыгнуть мимо, делая вид, что торопится по важному делу. Он боялся даже представить, что будет, если слухи окажутся верными. Пока сам Томпсон не скажет, еще есть надежда. Неужто и впрямь пришел конец власти белых? Томпсон всегда был для Каранджи воплощением силы и мужества. Как же это можно, чтобы Томпсон уехал?

Вернулась Марджери с двумя чашками кофе.

— Тебе с сахаром?

«Да разве можно пить эту отраву иначе?»

— Нет, спасибо, — оробев, пролепетал он, чувствуя, что так и не осмелится задать мучивший его вопрос.

Марджери уселась в кресло напротив Каранджи, скрестив ноги. Чашку она поставила на подлокотник. Свою Каранджа крепко сжимал обеими руками, боясь пролить кофе на ковер. Каждый раз, поднося ее к губам, он внутренне содрогался.

— Сколько у тебя жен? — Это был ее излюбленный вопрос в разговоре с африканцами. Подумать только, у последнего повара их было три! Каранджа вздрогнул, словно Марджери задела едва зажившую рану, Мумби…

— Я не женат.

— Вот как? Я-то думала… Когда же ты купишь себе жену?

— Не знаю.

— Ну, а хотя бы подруга — ты понимаешь, о чем я говорю, — у тебя есть? — Ее разбирало любопытство. Голос звучал так проникновенно, и Каранджа не выдержал. Может, она поймет, посочувствует ему…

— Была у меня девушка… Я… я любил ее, — набравшись смелости, выпалил он и сгоряча глотнул слишком много кофе. «Ну и горечь!..»

— Почему же вы не поженились? Она умерла или…

— Она мне отказала.

— Ах, прости! — Марджери и впрямь ему сочувствовала. Каранджа очнулся, вспомнил, где он.

— Можно, я пойду, мэмсахиб? Что-нибудь передать господину?

Марджери успела позабыть, зачем, собственно, пришел Каранджа. Она еще раз прочла записку.

— Ничего не надо, спасибо, — сказала она, провожая его до двери.

Каранджа вышел из дома Томпсонов ровно в полдень Рана, потревоженная Марджери, надсадно ныла в груди. Но постепенно боль улеглась, и он пришел в неплохое расположение духа. Шаль, что Мваура не видел. И слуг у Томпсонов нет, рассказать некому. А самому Карандже могут и не поверить.

Приближалось Еремя обеденного перерыва, поэтому, не заходя на службу, Каранджа отправился в африканскую харчевню, вновь и вновь перебирая в памяти мельчайшие подробности беседы с миссис Томпсон, смакуя даже горький привкус кофе во рту.

Харчевню «Друг до гроба» называли просто «Друг». Неоштукатуренные кирпичные стены были покрыты жирным налетом грязи, мухи роились на них, на потолке, жужжали над ухом, садились на миски и чашки, занимались любовью. На колченогих столиках стояли искусственные розы в пустых консервных банках. Через всю стену было начертано: «Придите ко мне, страждущие, и аз успокою вы». На клетушке кассира в рамке под стеклом висели стихи:

С первых дней творенья миром правит ложь.
Где под этим солнцем честного найдешь?
Я словам не верю, не даю в кредит.
Денежки на бочку — будешь пьян и сыт![3]

«Друг» был единственным в Гитхиме заведением, где африканцам продавали спиртное.

Первым, кого увидел Каранджа еще с порога, был Мваура. «Не стоит плодить врагов», — обычно думал Каранджа, остывая после ссор.