Пшеничное зерно. Распятый дьявол

— Чрезвычайное положение погубило нас! — Голос его дрогнул, он резко повернулся и заковылял прочь. И Муго заторопился, все еще чувствуя на себе взгляд Гитхуа. Три женщины, возвращавшиеся с реки, завидя его, остановились. Одна из них что-то крикнула, по Муго не ответил, даже не взглянув на них, прибавил ходу. Пыль клубилась за ним. Он шагал все быстрее, недоумевая про себя: «Что с ними сегодня! Что они на меня уставились?..»

Вскоре Муго был уже в конце главной улицы, у хижины Старухи. Никто не знал, сколько ей лет, — жила она в деревне испокон веку. Когда-то был у нее сын, глухонемой. Гитого — так его звали — объяснялся при помощи рук, иногда сопровождая жесты гортанными, похожими на звериные, звуками. Он был красивый и крепкий парень, и в городе Рунгее, где окрестная молодежь околачивалась все дни напролет, его любили. Ему чаще других перепадала мелкая работенка, сулившая несколько монет. «Хватит карман отогреть. А когда-нибудь монетки покличут свою родию в гости», — посмеиваясь, говорили парни.

В харчевнях и в мясных лавках Гитого ворочал грузы, которые другим было не поднять. Он любил покрасоваться своей силой. В Рунгее и Табаи ходили слухи, что не одна девушка на себе познала силу его стройного, мускулистого тела. По вечерам Гитого покупал еду — фунт сахару или мяса — и относил матери. А та, завидев его, расцветала, и лицо ее, несмотря на морщины, делалось совсем молодым — так красила ее улыбка. «Ай да парень, ну и молодец!» — говорили люди, тронутые его сыновней заботой.

Проснувшись как-то утром, люди Табаи и Рунгея обнаружили, что все окрест наводнено белыми и черными солдатами и даже танками. Танков здесь не видывали со времен войны Черчилля с Гитлером. В воздухе было смрадно от порохового дыма. Люди струхнули, попрятались кто куда: одни заперлись в отхожих местах, другие укрылись в лавках, забились за мешки с бобами и сахаром. Иные попробовали улизнуть в лес, но все тропинки охранялись солдатами.

Народ сгоняли на базарную площадь, допрашивали, обшаривали карманы. Гитого кинулся в ближайшую лавку, перемахнул через прилавок и свалился прямо на хозяина, укрывшегося под ворохом пустых мешков. Тот совсем обезумел от страха, увидев немого, который размахивал руками и что-то мычал, испуганно показывая на солдат. Гитого вдруг вспомнил: старушка-мать совсем одна в хижине. Сцены кровавых жестокостей пронеслись в его голове. Он выскочил из лавки через заднюю дверь, перелез через забор и побежал полем. Скорее домой! Страшные картины вспыхивали в голове одна за другой. Только он может защитить ее!

Понятно, он не слышал, как лежавший в кустах белый солдат в хаки крикнул: «Стой!», не остановился. Что-то ударило в спину. Гитого взмахнул руками и рухнул. Видно, пуля вошла в сердце. Англичанин вылез из укрытия: «Одним бандитом из мау-мау меньше!»

Когда Старуха узнала, она проронила только: «Господи…» Не заплакала, говорят, не спросила даже, как это случилось.

Вернувшись из лагеря, Муго несколько раз видел Старуху на пороге хижины. Она глядела на него так, словно силилась что-то вспомнить. Лицо у нее совсем иссохло, морщины стянули его в кулачок. В узких щелочках глаз лишь изредка загоралась жизнь. Она носила бусы, обертывая их вокруг костлявых локтей, несколько медных цепочек на шее и дутые оловянные браслеты на лодыжках. При ходьбе все это бренчало, звенело, как колокольчик на шее у козы. Сильнее всего бередил Муго ее взгляд, ему казалось, будто он стоит на людях в чем мать родила. Как-то он решился заговорить с нею, но Старуха лишь скользнула по нему взглядом и отвернулась. Муго стало обидно, но обида не убила сострадания: Старуха была такой жалкой и одинокой. Он решил помочь ей, и сразу на душе сделалось теплее. В одной из лавок в Кабуи он купил сахару, кукурузной муки, вязанку хвороста и вечером отправился к Старухе. В хижине было темно и пусто, холодный ветер свистел в щелях. Она спала на полу у очага. Ему самому приходилось спать вот так на земле в теткиной хижине, вместе с козами и овцами. По ночам он прижимался к козам, чтобы согреться. К утру его лицо и одежда покрывались сажей и пеплом, по рукам и ногам размазывались козьи орешки. Но он привык, даже к козлиному запаху притерпелся.

Старуха проснулась. Она пристально смотрела на него, и по вспыхнувшим в ее глазах искрам он понял, что она узнала его. Ему сделалось страшно при мысли, вдруг она встанет, дотронется до него. В ужасе он ринулся прочь.

Сегодня его вновь неудержимо потянуло войти и заговорить с нею. Это какой-то рок. Между ними протянулась невидимая нить — может быть, оттого, что и он совсем один. В дверях он замялся, решимость дрогнула и пропала, и он пустился наутек, боясь, что Старуха окликнет его или зайдется безумным смехом.

Наконец он добрался до своего поля, по легче ему не стало. Урожай был собран, в лишь сухие сорняки мотались на горячем ветру. Поле глядело устало и тоскливо. Мотыга казалась неподъемной, невскопанный кусок — слишком большим. Поработав немного, он разогнул спину. «В чем же дело, почему Варуи, Гитхуа и женщины так странно вели себя?»