Псих

— Кластер перезагрузился, и теперь там нет ни техники, ни солдат, ни танков, — я состроил презрительную гримасу, — есть только несколько сотен голых идиотов, которые мечутся по кластеру и пускают слюни. Такая теперь твоя армия, как раз по тебе.

Харон, побледнев, вынул рацию непонятной конструкции и начал набирать код. Несколько цифр, которые он ввёл пять раз. Ответом была тишина.

— Думаю, вопросов больше нет, — подвёл итог Иосиф Викентьевич.

Обычно говорят, что нужно уметь проигрывать, но Харон этого не умел. Взревев, он опрокинул стул и кинулся на меня. Возможно, интуитивно понял, что я — источник его несчастья. А может просто из ревности, кто этих рогоносцев знает? Как и откуда в его руке появился нож, я не знаю. Двигался он так, словно с места на место уходил телепортом. Он нанёс три удара ножом, но… не попал, я, отчаявшись подловить настолько резвого противника, просто ударил тростью наотмашь. Как ни странно, удар возымел действие, Харон упал. А встать ему уже не позволил Шварц, то есть Харон-то попытался встать, но придавленный к полу профессорской тушей весом в полтора центнера, только застонал. Профессор, всё больше удивляя меня, сноровисто выкрутил ему руки и стянул их пластиковым хомутом. Душман, который ринулся было на выручку шефу, вынужден был сесть на место. Образумил его маленький пистолет, который Могила направил ему в лицо. Кажется, это был Вальтер-PP, маленький пистолет, для маленькой руки учёного.

Отдышавшись, Шварц кивнул мне на пленника:

— Понял, что случилось?

— Не очень, — признался я.

— Дар клокстоппера, но специфический, при развитии растёт не время пользования, а сама скорость. Его рука с ножом развила скорость, сопоставимую со скоростью пули, поэтому сработал твой дар. А время быстро закончилось, только и успел три раза ткнуть.

— Твою ж мать, — только и смог я сказать.

Хель была в своём репертуаре, когда связанный Харон приподнял голову и попытался что-то сказать, она подошла к нему и с короткого замаха нанесла ему несколько ударов ногой в лицо. Удар у неё неслабый, а вдобавок тяжёлые ботинки, нос Харона был даже не сломан или вдавлен. От удара он оторвался и висел на двух полосках кожи. Под ним растеклась лужа крови, а сам он потерял сознание. Хель присела на корточки и гнусавым голосом передразнила:

— Горе побеждённым.

Подмигнув Душману, мол, у тебя всё впереди, она развернулась и вышла из комнаты, догнал я её, когда она уже подходила к вертолёту.

— Молодой человек, — обратилась она к пилоту сладким, как мёд, голосом, — вы мне прикурить не дадите.

В руке её сама собой возникла сигарета.

— Ой, смотрите! — картинно вскрикнула она, — у вас горит что-то!

Пилот повернулся к панели приборов, откуда шёл дым и сыпались искры, а когда повернулся обратно, в лицо ему уже летел женский кулак с кастетом, после удара нос его стал почти как у хозяина. Второй пилот выхватил пистолет, но тут же его уронил, — я сломал ему запястье ударом трости.

— Спорим, пистолет этот у тебя в жопе целиком поместится, — предложил я ему?

Тот отрицательно покачал головой. От дальнейшей расправы пилотов спас Шварц, осадивший нас:

— Молодые люди, вы нас всех, конечно, спасли, но не нужно забываться! Это вы работаете на нас, а не наоборот. Вашу страсть к садизму и убийствам удовлетворяйте в другом месте, о нам эти люди пока нужны, причём живыми, целыми и готовыми сотрудничать. Ясно?

— А я тебе предлагала, — укоризненно сказала Хель, выразительно скосив глаза на профессора.

— Цыц, — велел я, — профессор, вы же знаете, что мы люди мирные, отнюдь не склонные к тупому садизму. Просто в пытках и убийствах есть своя эстетика, понятная, правда, не каждому.

— Тем не менее, — сказал он уже спокойнее, — попрошу вас покинуть институт и вернуться домой, вам, очевидно, необходим отдых. Займитесь друг другом.

Спорить с ним не хотелось. Мы действительно сели в машину и отбыли домой. А после того занялись друг другом, как и завещал профессор. Впервые в нашей недолгой семейной жизни никто никого не бил, не пытал и не резал. Всё прошло так, как и должно, с любовью и лаской. Я услышал от неё слова любви.

А когда мы, пресытившись, наконец, упали на кровать, я отчётливо слышал, как она плачет. Спрашивать причину я не стал. Всё и так понятно. Просто протянул руку и стал нежно гладить её по ладони.

Глава двадцать седьмая

Прошло две недели с разгрома армии Города. Харон с Душманом томились в плену, откуда их периодически дёргали на допрос. Допрашивали и того неудавшегося покупателя бомбы, которого мы привезли. К допросам меня не допускали. То есть слушать я мог, а вот прикасаться к жертвам нет. Руководство справедливо полагало, что искалеченный пленник может не успеть всё рассказать, прежде чем умрёт от болевого шока. Да и не было нужды в средневековых пытках. У учёных были свои, куда более надёжные пути. Они использовали химию, но вполне себе мягкую, после которой допрашиваемый не становился овощем, а продолжал худо-бедно соображать.