Псих, а может, и не псих...

Тревожило меня другое, неизбежно скоро возникнет разговор о моём пребывании в этом новом для меня мире, где я непонятно как и насколько очутился, и что в связи с этим я смогу предлагать и обещать ставшей мне такой дорогой женщине.

Лиля вернулась после разговора с мамой и, окоченевшая, прильнула к моему телу, не говоря ни слова. Я также молча ласкал её, согревая и наполняя опять любовной негой.

Порывисто дыша, мы оторвались друг от друга, и Лиля, положив опять свою головку с пышными волосами, пахнущими ароматным шампунем, на моё плечо, наконец нарушила молчание:

— Витенька, расскажи мне, пожалуйста, о той неведомой мне твоей жизни. Нет, ты не подумай, что я хочу выспросить у тебя о твоих прежних любовных связях, — понятно, что такой взрослый парень имел их в своей жизни немало… Расскажи о нашем городе, о тех людях, об их пристрастиях, чем и как живут, какие интересы и всё, что захочешь и сможешь мне поведать.

Я присел, облокотившись спиной о стену, укутал в одеяло хрупкое тело полюбившейся мне женщины и положил, как малое дитя, к себе на колени. В свете ночника я смотрел в широко раскрытые глаза Лили, читая в них неподдельные нежные чувства.

— Лилёк, дорогой мой Лилёк, я постараюсь описать тебе ту жизнь, тех людей, те нравы и порядки, которые во многом отличаются от нынешних. Я уже не боюсь, что ты мне не поверишь или примешь меня за душевнобольного, мне страшно от того, что моё появление здесь временное, и я не смогу тебя взять с собой.

— Витюшенька, давай не будем думать об этом, ты мне тоже нужен сегодняшний, а если ты исчезнешь, то моих слёз не увидишь. Я даже не буду считать себя брошенной, а буду думать, что проводила тебя в дальнее плавание, и буду ждать, ждать, ждать…

В ответ я покрыл поцелуями милое личико, снимая бусинки слёз с повлажневших ресничек.

— Я расскажу тебе то, о чём ты просишь, но давай думать, что это фантастический мир, куда нам дороги обоим нет. Я готов променять все те мои достижения и привилегии удобной и шикарной жизни на эту не очень привлекательную жизнь, в плане быта и возможностей активного человека, но мне на это наплевать, потому что в ней у меня появилась ты…

— Витенька, лучше рассказывай, не надо делать так, чтобы я плакала…

И я начал рассказывать.

В её представлении из моего рассказа возникал родной город с широкими проспектами, с тротуарами, выложенными мозаичными плитками, улицы и площади, освещённые яркими огнями фонарей и рекламы, огромные торговые центры с обилием разнообразного ассортимента, как промтоваров, так и продуктов. Комфортабельные спорткомплексы и центры медицинского обслуживания, крытый павильон пищевого и промышленного рынка, где цены на порядок ниже, чем в магазине…

Я описывал восторженно красочные витрины, многочисленные рестораны, кафе и бары… растущие, как грибы, величественные соборы и скромные церквушки с потоком верующих, и вежливое обслуживание в отделах торговых центров.

Рассказывал, в каких квартирах и домах стало жить большое количество людей, какие автомобили ездят по дорогам, какая мебель и дизайн в моде… Я просто стал захлёбываться, описывая мою жизнь на протяжении последних пятнадцати лет.

Лиля вдруг вскинулась и перебила меня:

— Витюша, и что, все так живут?

— Ну, конечно, не все, есть ещё достаточно народу, жизнь которого мало чем отличается от вашей. Такие же убитые квартиры, мебель тридцатилетней давности, одежды и обувь старых фасонов, приобретённых ещё при правлении генсеков. Они могут себе позволить купить только самую дешёвую колбасу и на праздник порадовать себя запахом мяса или морской рыбы.

— Витя, а почему такая несправедливость? — Лиля воинственно смотрела на меня, как будто я был виновником жалкого существования этой категории людей.

— Лилечка, почему несправедливость? Каждому по возможностям и личным профессиональным и деловым качествам. А беднота — это в основном пенсионеры, пьяницы, опустившиеся люди. Тяжело жить инвалидам и старикам, если о них не заботятся родные. Государственных пособий хватает только на ту жизнь, что я тебе только что описал.

— Вить, а где же справедливость? Одни живут в шикарных особняках, разъезжают на баснословных моделях автомобилей, посещают рестораны и бары, позволяют делать себе каждую неделю массажи, пилинги, причёски в парикмахерских, маникюры, педикюры, ездить отдыхать в Европу и Америку, одеваться и обуваться у знаменитых на весь мир костюмеров, и мне даже трудно повторить все рассказанные тобой позволительные для избранных роскоши, а в это время несчастные старики и инвалиды влачат жалкое, почти нищенское существование…

— Радость моя, успокойся, здесь у вас почти все влачат такое существование, и ты не возмущаешься.

— Ну, не все же… — бурно кипевшая лава Лилиных слов вдруг мгновенно остыла, она смущённо прикрыла глаза, сказать что-то в ответ ей было нечего.

Я не стал корить её за вспыльчивость, а нежно поцеловал в обиженные губки: