Псих. Дилогия (СИ)

- Снесли мы Булку в лазарет. И вот там-то... Понимаешь, и в себя он вроде не пришёл. Слова связного никто от него не услышал. Только начал он кричать.

Тарас задумчиво посмотрел в свою кружку, снова полез за канистрой.

- Такого крика... Объяснить тебе... Будто его черти в аду... Да на хрена я это рассказываю вообще. Этот вой мы всей базой... Ну, ты видал, база не маленькая. А вот слышали... Ни медикаменты не брали, ничто. Так два дня и выл, пока не увезли. Без перерыва...

Механик уставился на меня слегка остекленевшими после третьей дозы глазами, проговорил:

- На черта... Раскрутил вот на болтовню. Сидишь тут, трезвый... А я тормоза отпустил нынче. Языком треплю почём зря, а ты... Ты меня, паря, нынче меньше слушай. Налить тебе, что ли?

- Черт с тобой, налей.

Пить мне по-прежнему не хотелось. Но Тарас смотрел, и я сделал глоток, обжигая потрескавшиеся губы. Особое, звонкое ощущение, возникшее после посадки и словно отделившее меня от всего окружающего, потихоньку уходило; мир приобретал очертания реальности, вещественности, будто проявлялись бывшие прежде тусклыми краски. Прав был механик, чертяка - я действительно только теперь почувствовал себя живым.

- Ты крепкий, - мой собеседник покрутил ус, сам себе кивнул утвердительно. - По тебе сразу не скажешь, но ты крепкий. Я вижу. Большинство там, - он неопределённо махнул рукой в сторону посадочных площадок, - решили сегодня, что это случайность, крупное везение, что ты от "Ос" ушёл. А я говорю - нет, не случайность. Тут даже не в мастерстве дело. Просто ты крепкий. Держишь удар. Есть такое - крепкий на удар, понимаешь? И я в тебя верю. Ты... Тебе сколько сроку-то намерили?

- Все мои, Тарас.

- Не, ну серьёзно.

- Пять лет.

- Ох ты. Что ж ты такого натворил, паря, в твои-то годы?

Опять двадцать пять. Я поморщился.

- Не будем об этом, Тарас, ладно? Какая разница теперь.

- Ладно.

Механик замолчал, не договорив то, что собирался, почесал в затылке, сбитый с мысли, а может, выбитый из колеи.

- И то сказать, - пробормотал он неуверенно. - За такое время война-то эта кончится. Не может она долго тянуться, не должна.

"Эта кончится - другая начнётся", - подумал я, вспомнив Никифорова.

А вслух спросил, закрывая неприятную тему:

- А ты сюда какими судьбами?

- Я по контракту. Хотел деньжат срубить хороших. Да только... - Тарас махнул рукой. - Знать бы заранее, как эти деньги достаются...

- Про прозвище расскажи.

- Не надо бы тебе этого, паря.

- Я не суеверный. Расскажи сам, мне ведь наверняка в казарме ещё отбрёхиваться.

- Тут ты прав... Лучше я, чем...

Механик замялся, снова отвёл взгляд, словно втайне и сам не был уверен, что не несут злой порчи эти черные, как уголь, глаза.

- Летуны мои, - сказал тихо, - все как один... С первой ракеты не возвращались... Только ты вот вернулся. Первый.

И тут же вскинулся, заговорил горячо:

- Про сглаз не верь, неправда это. Я уж не мальчик, жизнь немалую прожил, и ничего такого... нигде... Никогда. И мыслей дурных не держал, а значит, и сглаза быть не могло, так ведь? Да я... Какие тут мысли... Я бы за них, за каждого... Я бы сам за них пошёл, если б мог, если б умел, веришь? Веришь? Нет, ты скажи. Ты мне веришь?

Натуральная горечь рвалась у него из груди, самую малось, быть может, подогретая алкоголем, но неподдельная; и я подумал - нет, не пьяный кураж. Достала мужика ситуация крепко. Пошёл бы, и впрямь.

- Верю, - кивнул я. - Только теперь, Тарас, этой полосе конец. Вины твоей тут не было и нет. И у тебя теперь летун, который возвращается.

Пока механик испуганно плевал через левое плечо и искал дерево, чтобы по нему постучать, я допил-таки спирт, который медленно выдыхался в моей кружке. Может быть, зря. Если бы я этого не сделал, я, наверное, не задал бы следующий вопрос. Но градусы наконец, как-то вдруг ударили мне в голову, закружились там хмельным хороводом, и когда вернулся Тарас, сумевший всё же найти среди скопища оцинкованных ящиков один деревянный, я спросил:

- Сколько их было у тебя?

- Что? - он непонимающе помотал головой.

- Сколько, говорю, их было? Летунов твоих? Сколько?

Не знаю, какой ответ я ожидал услышать. Но явно не тот, что прозвучал.

Тарас облокотился обеими ладонями на хлипкий столик, который от этого пошатнулся и издал протестующий взвизг, и несколько долгих мгновений изучал меня пристально и оценивающе, словно понять хотел, что кроется за моим вопросом. Вот такой-то взгляд, тяжёлый, действительно кажущийся недобрым, небось, и спровоцировал когда-то рождение злого прозвища.

Потом механик снова вытащил канистру. Не спрашивая, наплюхал в обе кружки.

- Помянем, - произнёс он, по-прежнему стоя. - Выпьем за упокой. Летунов моих прежних. Земля им пухом.

И только когда обжигающая жидкость миновала глотку, горячей тяжестью легла в желудок, Тарас сказал:

- А было их, человече, двенадцать душ.

***