Псих ненормальный

— Бред! Чистый бред! — неистовствовал Викин стол. Но зал пока был за меня. Даже раздались хлопки.

— Самое печальное, что Вика — человек честный. Но кроме честности нужны самоотверженность, терпение и сумасшедшая вера в право писать по-своему. А если этого нету, зачем браться? В России живописцев никогда не любили. Сейчас еще бегают на выставки. Вот сюда, например, пришли родственники и знакомые...

Снова засмеялись, потому что вышло как в «Винни-Пухе»: «родственники и знакомые кролика».

— У нас живопись не стала формой сознания. Мы — не французы... Любим учить и проповедовать. А какая проповедь, когда одни световые пятна? Потому трудно у нас живописцу... А если спросите, как отношусь к этому всему, — я обвел рукой Викины темперы, — то отвечу, как одна женщина, когда ей продемонстрировали искусственный способ размножения. «Прежний, — сказала, — был интересней». Да, интересней. И ничего тут не изобретешь. Во всяком случае, удовольствия от всего этого, — я снова обвел рукой Викины шедевры, — никакого.

— Ругать легче всего! — выкрикнул плешивый супруг.

— Не ругаю. Скорблю. Ведь до чего дошли: смотрим картины под бренчанье гитар...

— Делакруа требовал для живописи музыкального сопровождения! — сказал бородатый график.

— Делакруа вдохновлялся духовной музыкой. Но речь шла о религиозных вещах. А какая религия в буги-вуги?!

— Ретроград!

— Да гоните его в шею! Кто он? — неслось отовсюду.

— Хахаль Шилкиной... Этого еще недоставало.

— Совершенно заврался! — крикнул Боб. — Он со справкой. Психически, понимаешь, неуравновешенный. Пить не умеет...

— Пошли, — сказала Лера.

Трудно было выбираться. Столики были густо натыканы. Я кого-то толкнул и получил локтем в спину.

4

На улице вдруг почудилось, что это все было не со мной. Разве я мог наговорить таких гадостей? И разве сидел бы три часа в модерновом подвале, когда любимая женщина согласна идти в другой?..

— Не понравилась мне твоя симпатия, — сказала Лера.

— Она мало кому нравится.

— А Василию Валентиновичу?

— Не знаю. Иногда он ее ненавидит. Профессор утверждал, что она велит ему зарабатывать, как поэты-песенники.

— Я за год столько не заработаю, сколько они за один шлягер, — сказала Лера.

Господи, откуда ей известны их гонорары?!

— А ты уроки давай.

— Собираюсь...

Да, подумал, коня на скаку не остановит. Но от этого она не стала хуже. Даже захотелось прикрыть ее от ветра, безденежья и холода. Мы вышли на Садовое.

— Поедем?

— Куда? — она посмотрела недоуменно. — Ах, к тебе. Отдаться на сундуке и в ботах, а потом вздыхать: «Души моей он не понял» — Голос у нее стал резким, но мне слышались в нем печаль и безнадега. — Не сердись, Рыжикан. Ничего не могу с собой поделать. Всю жизнь не любила хозяек жизни, организаторш побед. Или она другая и я не права?

— Права. Но с хозяйкой жизни напрочь покончено.

— Ни с кем не бывает покончено.

— Поехали, сивилла...

Я остановил такси.

ПОНЕДЕЛЬНИК

1

Близость всегда казалась мне чудом, и в пансионате я никак не мог объяснить Весне, что самообкрадываться глупо. Она соглашалась, но лишь на словах, и вряд ли чувствовала себя счастливой. Хотя, может быть, ей льстило, что я теряю голову. И несмотря на ее красивое лицо, о котором профессор выразился: «До противности интеллигентная внешность», — я не задумывался об ее интеллекте. И вдруг сегодня увидел ее каким-то иным зреньем.

— Ты другая... — шепнул в такси.

— Нет. Просто думала: ты сильный.

— А оказался тряпкой?

— Молчи...

Мы вылезли из «Волги». Бульдозер стоял как подбитый танк. В развороченном пейзаже не было спокойствия и уверенности. Я толкнул дверь сдвинутого тамбура.

— Развалюха страшная. Осторожней, не измажься. Садись на тахту. Я сейчас...

Мне вдруг стало жаль кофейной забегаловки. За три дня я с ней сросся, а теперь словно изменял. Но тут же вспомнил, что утром Лера уйдет.

— Странно здесь? — спросил, возвратившись в комнату.

— Странно, — ее голос в пустой темноте звучал резко. — И ему, наверно, здесь было не по себе?

— Ваське?

Господи, неужели никогда не избавлюсь от Костырина!..

— Я просто так... Не расстраивайся... — Она словно бы видела меня насквозь, хотя в комнате было темно.

— Освоилась?

Вдруг вспомнил, что осталось виски.

— Выпей, — я налил в колпачок. Лера судорожно глотнула. Я налил ей еще и еще. Она закашлялась. Я хлопнул ее по спине и полез на подоконник распахнуть рамы. Было душно. Снизу бульдозер выглядел внушительно. Нож его не блестел. Очевидно, луна застряла за облаком.

— Подойди, — сказал, — сюда. Когда темно, здесь не так страшно. Она подошла. Я обнял ее и вспомнил, что она плохо видит. Но все же ей передалось мое ощущение затерянности, одиночества и подвала.

Она прижалась ко мне впервые без оглядки, и я осторожно, словно боясь поранить, стал ее раздевать.

2