Психоаналитическая традиция и современность

В. Внуков обратился к исследованию психопатологии социального быта, показав с психоаналитических позиций, как происходит срастание этических оценок с сексуальными переживаниями, каким образом осуществляется сложное взаимодействие между внутренним миром и реальным бытием людей. Он обратился к осмыслению Октябрьской революции, пытаясь выявить ее влияние на интимные стороны эмоциональной жизни революционеров и участников гражданской войны. Рассматривая конкретные случаи, В. Внуков пришел к выводу, что у многих больных конфликтные ситуации создаются в силу столкновения их предшествующих мещанских установок с новой ролью революционеров. По его мнению, революционер напоминает молодого человека, который «впервые приступает к коитусу и не может выполнить его», а его эмоциональный тонус и соответствующие представления, особенно ярко проявляющиеся в болезненном состоянии, нередко идут «по линии персонификации своей социальной вины в образе В. И. Ленина» (Внуков, 1924, с. 88, 90).

Осуществлялись также исследования, предусматривающие раскрытие и объяснение «патологии партийцев», когда внимание акцентировалось на тяжелых «невротических комплексах политического характера».

Так, А. Залкинд предпринял анализ негативных сторон партии, стремясь вскрыть ее «язвы и гнойники». В одной из своих работ с весьма смелым для того времени названием «О язвах Р. К. П. (Схематическая, частичная попытка социально-биологического анализа отрицательных сторон партии)» он выделил шесть групп партийцев, олицетворяющих собой, по его выражению, «дезорганизованную эмоциональность» (Залкинд, 1924, с. 121–128). И хотя А. Залкинд полагал, что партия достаточно разумна, чтобы не бояться обнаружить свои «язвы и гнойники», тем не менее его размышления об «одичании партийцев» как самой страшной «болезни партии», о партийной группе «хищников», впоследствии переросшей в клан тех, кто на протяжении многих лет совершал должностные преступления, и о нетворческих работниках, способствовавших процветанию партийной бюрократии, – все это не могло не встретить негативного отношения со стороны властвующей элиты.

Не случайно исследования подобного рода были прекращены самым решительным образом. Психоанализ был разбит в пух и прах, ибо он действительно был потенциально опасным для политической культуры, создающей систему чудовищного подавления всякого инакомыслия независимо от того, находились ли его носители у подножия или на вершине государственной пирамиды власти.

С началом организованной Сталиным широкомасштабной кампании по разоблачению скрытых врагов в науке все предшествующие призывы к разуму и научной оценке психоанализа оказались уже невозможными по идеологическим и политическим соображениям. Наиболее стойких, не признававших своих «ошибок», постигла тяжелая участь, как это случилось, в частности, с А. Варьяшом, оказавшимся в заключении.

Публичное отречение от психоанализа, покаяние в «политических грехах» отнюдь не всегда способствовали сохранению жизни, которая могла оборваться в любую минуту, как это произошло с А. Залкиндом в 1936 году, умершим от инфаркта после ознакомления с очередным постановлением ЦК ВКП(б), касающимся «педологических извращений» в системе просвещения.

Кстати сказать, последствия подавления инакомыслия в постреволюционной России оказались трагическими не только для русских исследователей, придерживающихся психоаналитических воззрений, но и для некоторых зарубежных ученых. Так, не последнюю роль в преждевременной смерти А. Адлера (1937) сыграло известие о печальной судьбе одной из его дочерей, которая, спасаясь от нацистского режима в Германии, уехала в середине 1930-х годов в Россию вместе с мужем, который был арестован в 1937 году, когда по стране прокатилась волна массовых репрессий.

В условиях жесткого политического и идеологического прессинга, сопровождавшегося репрессиями и физическим уничтожением инакомыслящих, психоанализ сошел со сцены отечественной науки. Некоторые психоаналитически ориентированные ученые и врачи сумели покинуть страну, как это сделал, в частности, М. Вульф, уехавший из России в 1927 году и поселившийся в 1933 году в Палестине, где он стал одним из основателей Израильского психоаналитического общества. Многим же пришлось отказаться от психоаналитических методов исследования и лечения в силу невозможности их реализации после официального разгрома русского психоанализа. Редкие попытки обращения некоторых психотерапевтов к использованию психоаналитического метода лечения расценивались чуть ли не как подпольная деятельность, поскольку достаточно было администрации или общественности узнать об этом, как тут же практикующий врач мог лишиться диплома, работы и оказаться в соответствующих местах заключения. Поэтому в конце 1930-х и на протяжении 1940-х годов публичные упоминания о психоанализе просто не допускались.