Психофильм русской революции

Собачка, две дамы, полковник гвардии и три хама-товарища, чистых большевика! Компания! Черт знает что за симбиоз! Полковник везет их с кубанского похода. У «товарищей» вид скотский. Даже вольной птицей не гуляет мысль по их тупым лицам. Они лежат, спят и жрут. В свободное от пищеварения время - молчат. Лежат все в ряд. Полковник-аристократ с ними на равной ноге. И если надо сходить за чаем, хам говорит, что очередь полковника. Скот и культурный человек слились в одно. А корень вещей в том, что вместе крали. Вывезли десятки тюков - консервов, сала, сахару. Все можно было тогда брать, и все это оказывалось общим. Столовой ложкой товарищ лезет в мешок с сахаром и валит в кашу. Лица каменные. Крутят папироски и, зажав нос двумя пальцами, смачно сморкается тут же на мешки. Полковник словно не замечает. В этой группе нет голодовки: услаждаются с утра до вечера и с вечера до утра.

Привезли на пароход мясные туши и хлеб. Чтобы голодная толпа не расхватала, сгружали, поставив охрану. Но все-таки один полковник стащил кусок сырого мяса. Голод был людям невмоготу.

Бедная Любочка! Рано утром на палубе разыгрался скандал.

Всю ночь шел дождь. Едва мерцал рассвет. Вдруг из логовища напротив, где ютилась все эти дни Любочка с ревнивым мужем, раздался крик:

- Мне больно! Ай!

То муж учил жену. Она вскочила и с отчаянием в голосе закричала:

- Я не могу больше! Это невозможно: всю ночь вынимает бритву, угрожая зарезать. Ну, режь! Не боюсь я твоей бритвы.

Муж угрожал публично зарезать жену. И никто не вступился. Кругом молчали. Ну и узы Гименея! Хуже рабства. К вечеру они уже целовались.

А во тьме ночной сосед-гвардеец - лежали ведь вповалку, - прижавшись между своей женой и моей соседкой, гулял рукой там, где не полагается, и наслаждался нащупываемой красотой ее упругих форм.

Мы уже несколько дней стояли в бухте Бакар и готовились к высадке. Опять бесконечные списки и регистрации.

Палубные беженцы ненавидели каютных. Зависть клокотала в душе по отношению ко всякому, кто захватил лучшее место. Однажды десятилетний мальчик заявил: «Лучше смерть, чем такая жизнь».

Жены устраивали скандалы мужьям. Мужья ревновали своих заедаемых вшами жен, потерявших всякий облик женственности. Вся грязь семейной жизни выносилась на глаза публики и заставляла зрителя, не имеющего несчастья в этих условиях иметь жену, содрогаться перед институтом брачного рабства и права насилия одного человека над другим.

Из казней революции стоит упомянуть еще о крысах. На всяком пароходе их тьма, и моряки с ними сживаются. По ночам они бегают по спящим людям, но их не обижают. Как-то ночью мне на голову скакнула крыса. Я только потом сообразил, что это была крыса, а в момент ее скачка я даже не почувствовал недовольства на обидчицу. Но что значили крысы и вши по сравнению с той нравственной пропастью, в которую свалились люди?

Я вспомнил сцену воровства на «Ялте». Темной ночью я вышел на палубу и созерцал звезды. Вдруг слышу у самых моих ног отчаянный вопль:

- Господи! Грабят! Он схватил мой чемодан и бежит! Вон он! Задержите!

Я бросился по скользкой палубе в полном мраке за вором, крепко схватил его за шиворот, когда он по лестнице уже спускался в трюм.

Ночью меня по тревоге вызвали на палубу к корме. С лестницы упала женщина. Около нее, лежавшей окровавленной и без сознания, толпились люди и суетился ревнивый муж Любочки, ушедшей после сцены ночевать на корму. «Господи! - подумал я. - Неужели это Любочка проделала такую штуку». Теперь муж струсил, каялся за сцену и робко звал ее. Так часто супруги, наскандалив, начинают опасаться, как бы другой не сделал с собой чего, и трусят, не спят и волнуются.

Растолкав толпу, я наклонился над женщиной. Сначала мне самому показалось, что это Любочка, но, присмотревшись ближе, я сказал ревнивцу-мужу:

- Да что вы? Это вовсе не она.

Он стушевался, смущенный и довольный. Судьба чужой женщины его дальше не интересовала. Суетились кругом без меры. Каждый советовал, кричал: «Воды!» Я осмотрел больную. Серьезных повреждений не было. Разбиты были губа и бровь. Теперь появился настоящий муж. Он выл, как пес, и, раза два назвав жену ласкательным именем, вдруг забеспокоился и стал кричать:

- Сволочь! Позанимали каюты, а я на палубе!

Вот так штука! Не о том скорбит, что ушиблась жена, а о том, что другие позанимали лучшие места! Злоба к другим, ненависть и зависть.

Не важно, что человек испытывает лишения, а важно то, что где-то в каютах есть люди, устроившиеся лучше.

Когда женщина пришла в себя, поднялась забота вовсе не о подаче медицинской помощи, а о том, как бы использовать положение и вышвырнуть из кают-кампании других, а раненую туда вместить.

- Там мужчины, все здоровые! - кричали женщины. - Согнать!

Пошли в атаку на кают-кампанию.

О Боже, что там было! Помещение, когда-то приличное, теперь было мрачным, полутемным. Все сплошь: столы, диваны, пол были завалены телами спящих вповалку. Скорчившись, сидели фигуры на стульях в невероятных позах. Все было тихо и неподвижно. Тяжелый, спертый воздух висел над ними: даже смрад его не обонялся.