Психофильм русской революции

- Я - дочь Владимира Корнильевича Покровского! Помните?

- Ну как же!

По ассоциации передвинулся психофильм на 13 лет назад, и начертилось на нем лежавшее в архивах памяти.

1905 год. Такой же подлый, как и теперь. Такое же безумие людское. И те же кадеты. Я врач, командированный на чумную эпидемию в Маньчжурию и временно задержавшийся в резерве в Челябинске. Октябрь. День осуществления революционной весны слабоумного русского князя Святополк-Мирского. Светлый праздник свободы манифе -ста 17 октября, неожиданно превратившийся в душе истинно русских людей и черносотенцев в еврейский погром.

Прорвалась еврейская молодежь и, прежде времени открыв свои карты, возмутила своими манифестациями твердый в русских традициях сибирский элемент. На моих глазах развился этот погром по всем правилам, как он происходит всегда и всюду. Летели перины на улицу, вился белыми снежинками пух и вылетел на улицу из окна разбитый рояль. Вся главная улица была забросана бумагами, тканями, разными вещами. Но людей пока не убивали. По тротуарам в восторге стояла сибирская публика и смаковала, как «истинно русские люди разделали жидов». На заборах праздник приветствовали мальчишки, забавлявшиеся невиданным зрелищем.

На второй день погрома, стоя на улице, я заметил, как быстро приближается толпа, гонящая окровавленного человека, и настигла его в тот момент, когда он упал. То, что произошло на моих глазах, было тождественно со сценой, когда стая гончих собак раздирает зайца. Я бросился в толпу и спас человека. Мне удалось увезти его в больницу, но по дороге меня догнала толпа, и я за то, что спасал человека, которого приняли за революционера, был тяжко изранен и брошен на улице, как убитый.

Когда дело выяснилось, меня отвезли в больницу и констатировали 26 повреждений. Когда я лежал весь перевязанный, поздно вечером ко мне подошла сестра и сказала, что за мной приехали. Я был в недоумении: откуда и кто мог за мною приехать в сибирском городе, где меня никто не знал? Совсем как в романе. Но сестра сказала: «Поезжайте, за вами приехала тройка в экипаже».

Я согласился. Меня вывели под руку, и я действительно увидел тройку, запряженную в фаэтон. Мы уселись и двинулись в путь. Меня сопровождал господин, объяснивший мне, что утром я, узнав, что толпа собиралась громить дом городского врача, с которым я был знаком, предупредил его и помог ему выехать из города. А теперь он, находясь у своих знакомых на винокуренном заводе за городом и узнав, что со мной и где я, прислал за мною.

Мы ехали по широкому шляху в полном мраке, в лесу, и приблизительно в семи верстах свернули в сторону. На поляне открылось освещенное электрическим светом здание. И я очутился словно во дворце. Это оказалась усадьба и винокуренный завод Покровских, высокоинтеллигентных уральских заводчиков. Меня приняли как родного, как бы за оказанную утром услугу, а затем весть о моем «подвиге» спасения человека широко разнеслась по городу.

Две недели я пролежал у Покровских, и это пребывание было для меня как бы сказкой.

Много прекрасных вечеров провел я в этой культурной семье и много слышал о дочери Марусе, которую там ожидали. Но я ее не дождался и уехал на чуму. Теперь, через 13 лет, это оказалась та самая Мария Владимировна.

Вспомнили прошлое, далекий Урал.

В это время Милюков, все время проповедовавший верность союзникам, менял свою ориентацию на немцев, и М. В. заметила: «Вот и Павел Николаевич ошибся во французах...»

Я еще как-то был у Милюкова и просидел с ним некоторое время. Одно было несомненно, что эрудиция у него была колоссальна, а обращение очаровывающее. Но взгляды его мне были чужды...

Во времена гетмана я стоял в стороне от его движения, хотя среди моих друзей было много его сотрудников. Лично я гетмана даже ни разу не видал, но вся его деятельность прошла перед моими глазами во всех деталях. При нем была восстановлена собственность в полном объеме, и различным комитетам времен Керенского, приложившим руку к грабежу, пришлось вернуть захваченное. Это случилось и с моим имуществом, захваченным комитетом служащих моего госпиталя. До революции я содержал его главным образом на мои личные средства, во время революции денег некому было давать, и он пробивался кое-как, а мое личное имущество раскрадывали все, кому было не лень. Когда восстановилась правовая власть, пришлось госпиталь закрыть, и я получил его обратно. Но в каком виде! Инвентарь был разграблен, лошади проданы - и вовсе не большевиками. Тащили врачи, сестры и особенно люди социалистического толка, ибо доктора Гаккебуш и Ершов понасадили туда социалистов «квантум схватишь». А известно, что никто не обладал такою страстью к владению вещами, как социалисты. Сдача мне моего имения произошла за несколько дней до моих именин, которые я праздновал 9 мая.