Психолингвистика

Вообще говоря, независимо от того, смысл каких слов мы хотели бы объяснить, перед нами открываются разные пути. Если мы строим объяснение смысла слова, ориентированное на профессионалов–лингвистов, — это одна ситуация; если же мы хотим так описать смысл, чтобы это описание было общепонятно, — другая. Кроме того, мы можем стремиться к тому, чтобы наше описание хоть как–то соотносилось с тем, что, метафорически выражаясь, "записано", хранится, отражено в нашей психике. Иначе говоря, в этом случае нас занимает то, как все обстоит "на самом деле".

Однако мы можем стремиться и к иному, а именно: пытаться дать такое описание смысла, которое было бы прежде всего исчерпывающим и одновременно стройным и красивым как таковое, безотносительно к ситуации "на самом деле", т. е. абстрагируясь от феноменов психики.

Лингвистика именно так и устроена — причем как традиционная, так и структурная. Это относится и к грамматике, и к семантике. Разве грамматисты, придумавшие систему русских падежей, где они упорядочены от именительного к предложному, претендовали на то, что и в нашей памяти падежи тоже как–то упорядочены? Отнюдь нет — это их просто не занимало. Замечательно изящная книга А. А. Зализняка "Русское именное словоизменение" (1967), будучи образцом описания структуры языка в смысле Соссюра, вовсе не ориентирована на то, чтобы быть соотнесенной с реалиями нашей психической организации. И это никоим образом не может быть поставлено автору в упрек — у него были иные задачи.

Есть, впрочем, и проблемы, которые без обращения к тому, как все обстоит "на самом деле", не удается продуктивно осмыслить. В продолжение сказанного о книге Зализняка приведу пример из другой книги, посвященной вопросам русского словообразования.

М. А. Кронгауз (Кронгауз, 1998) проанализировал возможный механизм осмысления ситуаций, которые автор назвал "слова, которых нет" и "корни, которых нет". Имеются в виду так называемые окказионализмы — слова, которых может не быть даже в самом большом словаре, но в речи они постоянно возникают и строятся по определенным и достаточно жестким словообразовательным моделям. Автор имеет в виду такие глаголы, как уконтрапупитъ и угепаться: смысл этих слов нам в общих чертах ясен, а ведь таких корней, как? контрапуп(ить) или? гепа(ться), в русском языке нет. Рассмотрим теперь слова несколько иного типа, например перемолчать и отметелить. Здесь ситуация замечательна тем, что есть слова молчать и метель, но смысл перемолчать не выводится по аналогии с пересолить или пересидеть, не говоря уже об отметелить.

Дело, конечно, в контексте — но он сводится не к фразе, где появляются эти слова, а к тому, что в нашем языковом багаже (т. е. в психике!) всегда можно активизировать определенные словообразовательные модели. "Контекст" в данном случае — это набор определенных схем.

Так возникают глаголы с несуществующими корнями (наподобие стибрить, слямзить), которые наполняются семантикой за счет осознания семантики приставки (ср. схватить, стащить) и многочисленных полнозначных слов, образованных по той же модели. Соответственно и охренеть, офигеть понимаются потому, что эти и им подобные слова (вы легко продолжите это перечисление) попадают в ряд с обалдеть, офонареть.

Итак, объяснять смысл "слов, которых нет" приходится через [модель + слова, которые есть]. (Вспомните детское слово четырекотажная, упомянутое в главе "Вместо введения".)

Подчеркнем, что в приведенных выше наблюдениях Кронгауз предлагает убедительную модель реального психического процесса образования слов из пустых корней и "наполненных" приставок.

Мы кратко рассказали о проблемах описания смысла, которые возникают при попытках представить его с позиции "на самом деле". Рассмотрим теперь, как разные авторы решали эти проблемы в зависимости от конкретных целей — практических и теоретических.

1.1. "Словарь Ожегова" как модель наивного языкового сознания

Каждый из вас хотя бы несколько раз в жизни открывал словарь русского языка, чтобы уточнить, что значит то или иное слово. Скорее всего, это был многократно переиздававшийся Словарь С. И. Ожегова — очередное, дополненное издание см.: (Ожегов, Шведова, 1998).

Чем этот Словарь замечателен? Тем, что толкование в нем, т. е. объяснение значения слова, максимально приближено к тому, как склонны понимать то или иное слово обычные носители русского языка. Иначе говоря, к тому, что имеет место в нашей психике "на самом деле". Предвижу законное недоумение: разве не любой толковый одноязычный словарь отвечает на тот же вопрос — пусть более детально или, напротив того, более кратко? Нет, не любой.