Психолог, или ошибка доктора Левина

То есть его жизнь сделала круг. Он вернулся в свой старый двор, о котором всю жизнь тосковал. И что? И зачем? Типа пора помирать? Да вроде еще рано. Тогда что? Начинать сначала? Когда молодой, понятно, надо все начинать – все кругом что-то начинают, и ты должен, зажмурив глаза, делать один шаг, другой, третий – сдать эти чертовы экзамены, пойти на эту страшную работу, почему-то обнять эту, в сущности, совершенно чужую девушку. Абсолютно чужое, далекое, из другого мира существо. И обнимаешь. И привыкаешь. И оказывается, она этого ждет. Да и все тебя вроде как ждут, пристально смотрят – вроде ничего парень, давай заходи, садись, рассказывай.

Сейчас, в сорок пять – совсем другая ситуация. Какое начало? Все уже должно быть сделано. Ты уже должен пожинать плоды. Ты уже должен быть патриархом, отцом, авторитетом, олигархом.

А ты не то, не другое, не третье. И уж тем более не четвертое.

– Борщ готов, – сказала Марина. – Позавтракаешь или сразу пообедаешь? Чай, кофе, потанцуем?

– Потанцуем! – сказал Лева и резко поднялся с места. Когда долго вот так сидишь, в три погибели согнувшись, нельзя резко подниматься с места.

– Что? Что? Где болит? – испугалась Марина.

– Да нигде… – смущенно сказал он, потирая левую часть груди.

Она тоже там потерла. Потом еще потерла. Потом еще. Подышала в ухо.

– Слушай… – медленно начал он.

– Только я душ сначала приму. Подождешь?

Не стала слушать. Ни к чему ей. Ну и не надо. Он кивнул.

Сегодня она явно торопилась. Раньше она так и говорила, вернее, шептала: только извините, доктор, я немного тороплюсь. Но потом поняла, что это его напрягает, да еще если утром, и перестала говорить. Но он всегда это чувствовал – даже когда она не смотрела на часы украдкой. Старалась не смотреть. Ничего невозможно в постели сделать украдкой, все хорошо просматривается и прослушивается. Иногда, правда, можно украдкой кончить. Ты что, уже все? Вот гад. Сказал бы, предупредил бы… Извини, извини. Да ладно уж. Спасибо тебе, малыш. Из спасибо шубы не сошьешь. До новых встреч, дорогие телезрители. Ладно, тогда я пошла.

– Ты куда торопишься, к Мишке?

– Доктор! – вдруг резко и сухо сказала она. – Ты всетаки хочешь сегодня задать этот вопрос, я как знала. Что же тебя связывает с этой женщиной, черт побери? Да, тебя связывает с ней прежде всего твоя врачебная практика.

Твоя клятва Гиппократа. Но почему нужно мне постоянно об этом напоминать? Считай, что это твой гонорар.

– Только мой?

– В каком смысле?

– Ну… ты ко мне приходишь только из чувства благодарности?

– Я к тебе прихожу только из чувства долга. Чтобы ты окончательно не превратился в бомжа, понятно?

Она медленно натянула чулки, сидя на кровати. Какая же кожа. Это даже не шелк. Шелк ведь холодный, сухой. А это не холодная вещь. Прохладная. Дотронешься, и пропал. Как в яму нырнул. И у ямы нет дна. Откуда бог берет такую кожу? Кому и за какие заслуги он решает ее давать?

– Ты сегодня с Дашей встречаешься? Ну ладно, ладно, не надо так грозно сопеть, я ничего не хотела сказать такого. Просто передай ей книжку, она просила. Передашь?

– Передам.

Ну вот и все. Хлопнула входная дверь. В комнате остался запах борща – сильный и вкусный. Этот запах отбивал все остальные. Может, и слава богу?

Он заснул, полчаса провел в вязкой жаркой полудреме и проснулся опять с той же нехорошей головой – в ней одна мысль лихорадочно сменялась другой, все было, как сегодня у них с Мариной, скомканно, торопливо, и он никак не мог остановить этот мучительный процесс бессистемного мышления.

Второй раз за день он встал с постели, умылся, принял душ, выпил кофе (заодно и поел борща), вышел на балкон, сел… Какой-то сюрреализм. Небось ей казалось, что она вносит в его жизнь хоть какой-то элемент порядка. На самом деле она вносила в его жизнь элемент наркотического бреда. Ну не может человек два раза в день просыпаться и начинать день сначала. Или может? А почему бы и нет, с другой стороны? Ко всему привыкает человек, привык и доктор Левин есть борщ в одиннадцать утра…

– Знаешь что, доктор, – сказала она ему однажды в минуту глубокой нежности. В эти минуты на нее всегда нападало желание говорить правду и только правду. – Знаешь, доктор, ты какой-то слишком гибкий. Не ломаешься никогда. Куксишься, ноешь, стонешь, убить тебя иной раз охота, но не ломаешься, и даже не ушибаешься, вот только гнешься. Во все стороны можешь гнуться. Просто какаято гибкая блядь. Но что-то твердое у тебя внутри, конечно, есть. А докопаться до него невозможно. А ведь хотелось бы. Вот какая беда.

– Это разве беда?

– Ну не знаю, не знаю…

И она повернулась к нему спиной в тот раз. Жест неотразимого обольщения.

Короче, он начал этот день вторично, надеясь, что это начало будет успешней предыдущего. Хотя куда уж успешней?