Психологические аспекты буддизма

Однако применительно именно к народной сектантской традиции и исходя из общего контекста доступных нам источников наиболее близким по сути представляется перевод этого термина как "искусство" со смысловым оттенком "дар" (т. е. определенные естественные способности человека, данные ему от природы) или "мастерство", в котором подразумевается, что этим свойством человек наделен изначально, от природы и что он может выявить в себе, развить и реализовать с помощью определенной психокультуры, но чему невозможно просто обучиться, что невозможно натренировать в себе, не имея определенной предрасположенности. Необходимо отметить и такую специфическую особенность практики "гунфу" в народных сектах, как ее связь с сугубо религиозной практикой и с различными религиозно-идеалистическими представлениями, в частности с верой в сверхъестественную защитительную силу заклинания-мантры, состоящей из восьми иероглифов. Это было обусловлено общей исторической ограниченностью народных движений в средние века (Китай в этом смысле не является исключением), когда всякий протест против существующего строя и господствующей в данном обществе идеологии неизбежно облекался в религиозную форму.

Но хотя мантра играла важную роль в сектантской практике "гунфу", наряду с ней адепты этих объединений практиковали и сугубо прикладные "искусства", из которых наиболее общими были массаж и другие приемы целительства, а также набор специальных, особо эффективных приемов боевого единоборства (с оружием и без него). Большое внимание в этой практике уделялось также различным методам медитации и концентрации, заимствованным из буддийской практики психотренинга и психической саморегуляции.

Сказанное отнюдь не означает, что обучение средствам профилактики и исцеления болезней практиковалось лишь в народных сектах. Оно означает другое: из огромного комплекса различных видов "гунфу", широко распространенных в традиционном Китае, некоторые виды этих "искусств-практик" в сочетании с "восьмизнаковой" мантрой стали существенной частью религиозного учения и религиозного движения в традиции "Белого Лотоса", которое одновременно носило характер политического движения, т. е. было специфической формой классовой борьбы китайского народа.

Члены этих религиозно-политических объединений верили, что молитвенное заклинание-мантра воплощает "духовную суть" сектантского вероучения, его квинтэссенцию, способную воздействовать на состояние человека, на его судьбу (как "земную", так и "последующую").

Для "непосвященных" текст мантры был достаточно эзотеричен и темен: "чжэнькун — цзясян, ушэн — лаому" (абсолютная пустота — родина; извечное или не рожденное — матушка). С конца XVIII в. к этим восьми иероглифам добавилось еще восемь: "Го цюй, айньцзай; Милэ вэйлай" (Прошлое, настоящее; Милэ — прибудет). Этот набор слов в сущности представляет собой сжатый "конспект" учения о Лаому [176]как о верховном креативном божестве, местопребывание которого (чжэнь кун) — прародина, она же одновременно и конечная цель всех верующих, достижение коей равнозначно полному "спасению". Согласно этому учению, завершающее трехстадийность мировой истории грядущее пришествие на землю будды Милэ (Майтрейя), посланного Лаому, рассматривалось как приближение "поворота кальпы" и космических перемен в судьбах человечества.

В обиходном языке мантра называлась "чжоу юй" — "заклинательная песнь", или "гэцзюэ" — "песенное заклинание". Более же каноническое ее название — "ба цзы чжэнь цзин" ("восьмииероглифная сутра" или, сокращенно, "чжэнь янь" — "истинные слова").

Мантра, которую учитель сообщал ученику, считалась знаком причастности к вере, конечной и высшей магической формулой, способной обеспечить членам секты "блага" разного уровня ценностной шкалы.

Первая, высокая знаковая ценность формулы-мантры как доказательства истинной причастности к секте вполне осознавалась властями, для которых уже одно знание мантры служило основанием для вынесения сурового приговора. Члены же народных сект считали, что, как и чтение тантрических мантр, простое декламирование нараспев этой формулы обладало магической силой "воодушевлять на благие дела и защищать от дурного".

Существовало некое подобие между функцией мантры и функцией самого "мастера" — учителя "гунфу": так же как последний считался тем искусней, чем сильнее чувствовал свое "посредничество", ощущая, что источник его дара — "сверху", "свыше" — от Ушэнлаому, так и мантра — это то, посредством чего постоянно напоминалась, подчеркивалась связь результативности "гунфу" с элементом сакрального и с доктринальным началом сектантской религиозной структуры. Даже во время фехтования или боксирования участники сопровождали все движения, выпады рецитацией мантры.

Способы или виды ритуальной рецитации широко варьировались: от предельно эзотерических, сложно зашифрованных и детально разработанных до совсем простых.