Депрессия Джеймса в этот период проявлялась в чувстве собственной бесполезности и бессилия перед лицом возможного отказа всех психических способностей. Парализующий страх того, что сознание и самая субъективность могут в любой момент рухнуть под действием сил, неподвластных их носителю, кристаллизовался у Джеймса в виде воспоминания об одном тяжелобольном пациенте. Вот как он сам описывает это: «Находясь в состоянии депрессии и глубокого пессимизма, когда будущее представлялось мне в самом мрачном свете, однажды вечером я зашёл в раздевалку, чтобы взять оставленную там статью. В раздевалке было довольно темно, и внезапно меня охватил страх, как будто выползший из этой темноты; тут же в моей памяти всплыл образ одного пациента-эпилептика, которого я наблюдал в психиатрической лечебнице. Это был темноволосый юноша с бледной, даже зеленоватой кожей, с виду совершеннейший идиот. Он целые дни сидит на скамейке или на выступе стены, подтянув колени к подбородку. Кроме грубой и грязной рубахи, прикрывавшей всё его тело, на нём ничего не было. Обычно он сидел совершенно неподвижно, чем-то напоминая всем известное изображение египетской кошки или перуанскую мумию. В нём виделось нечто нечеловеческое. Этот образ и охвативший меня страх стали сплетаться в моём воображении в разнообразные комбинации. Мне чудилось, что я могу превратиться в такое же существо, потенциально – это я сам. Ничто из того, чем я владею, не защитит меня от подобной судьбы, если пробьёт мой час, как он пробил для него. У меня было такое чувство, как будто что-то твёрдое, зажатое в глубине моей груди, внезапно вырвалось наружу и превратилось в огромную массу ужаса. Каждое утро, просыпаясь, я ощущал сидящий во мне страх и такую тревогу за свою жизнь, которую никогда не испытывал ни до этого, ни после… Постепенно это чувство исчезло, но в течение нескольких месяцев я, оставаясь один, боялся темноты.
Мне вообще становилось не по себе, если рядом со мной никого не было. Помню, я размышлял над тем, как могут жить другие люди, и как я сам мог когда-то жить, не сознавая всей бездны опасностей, таящейся под тонкой корочкой обычной жизни. В частности, моя мать казалась мне парадоксальным существом, поскольку совсем не думала о грозящих ей опасностях. Однако, поверьте, я не беспокоил её своими откровениями»[2].
Читая это описание Джеймсом собственного душевного недуга, можно заметить в нём и то, благодаря чему он оказался способен преодолеть эту болезнь. Даже самые тяжёлые состояния оставляют нетронутым ядро его личности: Джеймс сохраняет способность наблюдать и размышлять; при всей отчаянности его положения, в нём всегда остаётся некоторая толика интереса к происходящему с ним, и он не оставляет попыток найти выход из жизненного тупика, в котором оказался. Личностная сохранность позволила ему этот выход найти: 30 апреля 1870 г. У. Джеймс принимает
В этом решении можно видеть росток будущей философской позиции Джеймса, впоследствии развёрнутой им под именем прагматизма. Ориентация на практическое значение мысли; утверждение
После выхода из депрессии Джеймс находит реализацию и своей способности к живому и трезвому самонаблюдению, сопряжённой с интересом к душевной жизни как к предмету