Психология древнегреческого мифа

Тем временем ахейцы собрались вокруг своего бойца, благодарные за избавление от дальнейших боев. Никто, однако, не решился поздравить его или затянуть победный пэан; все уважали его печаль, хотя и не понимали ее причины. Один только Ферсит ее понял – правда, по-своему. Протиснувшись через ряды окружающих, он подошел к убитой. «Не горюй, витязь! – крикнул он насмешливо победителю, – Что толку в красоте! Посмотри, как недалеко от нее до безобразия!» И прежде чем кто-либо мог ему помешать, он со злобным хохотом вонзил свое копье красавице в глаз.

Раздумье Ахилла мгновенно прошло, яростью сверкнули его очи. «Сгинь, гадина!» – крикнул он и ударом могучей руки уложил безобразнейшего в стане мужчину рядом с трупом прекраснейшей женщины.

Среди окружающих поднялся ропот. Ферсит был мало любим; телесное наказание за его грубую выходку было бы, вероятно, встречено с удовлетворением. Но тут было совершено убийство своего человека, а гражданская кровь оскверняет, независимо от того, чья она и за что была пролита. Ахилл почувствовал это настроение своих соратников; угрюмо покинул он поле своего грустного поединка и удалился в свою палатку, чтобы уже больше ее не покидать.

Амазонки исполнили свое слово: похоронив свою царицу, они снялись, точно стая птиц, и долина Скамандра приняла опять свой обычный вид. Но ненадолго: вскоре диковинную рать с востока сменила не менее диковинная рать с дальнего юга. Это были эфиопийцы; жили на Чермном море, которое потому и называется Чермным, что его окрашивают в багровый цвет утренняя заря и восходящее солнце; оно же, непосредственно соседнее, прожигает кожу прибрежных жителей, почему их и называют эфиопийцами (Aithioopes, то есть «огнеликие»). Это рать Зари, и вел ее Мемнон, сын Зари, который по своему отцу Титону, как мы уже знаем, приходился родственником троянскому царю.

Приход этих смуглых воинов в белых плащах сулил утомленному войску ахейцев новые бои; а Ахилл, видимо, не обнаруживал никакого желания принять в них участия. Отчасти этому препятствовала несмытая кровь Ферсита; чтобы устранить хоть это препятствие, Одиссей однажды отправился к нему в палатку. Надобно сказать, что после коварного убийства Паламеда, запятнавшего его совесть, но не его славу, этот витязь успел оказать своим неоценимые услуги и приобрести расположение всего войска, не исключая и Ахилла, который считал его одним из своих лучших друзей. Вообще от был в своей душе благороден – точнее говоря, от умел быть благородным там, где этому не препятствовали расчеты высшей пользы или же непреоборимая страсть.

Итак, Одиссей пришел к Ахиллу; умной, ласковой речью он уговорил его не терпеть долее на себе несмытой крови и подвергнуться установленному Аполлоном обряду очищения, вызвавшись сам быть его очистителем. Это их еще более сблизило. Ахилл ему стал поверять свои сокровенные мысли, не перестававшие преследовать его со времени его ночного посещения царем Приамом. Сам Одиссей смотрел на дело трезвыми очами умудренного житейским опытом человека; щадя чувства своего молодого друга, он все же не видел на пути его дум возможного исхода.

Тем временем произошли первые сражения между войском Мемнона и ахейцами, и перевес был на стороне первого. Вмешательство Ахилла могло сразу изменить картину; но Ахилл упорно отказывался от такового; не потому, чтобы он гневался на своих, а потому, что битвы с их нескончаемыми цепями убийств ему опротивели, что он не хотел более «мучить Приама и детей его», что он искал иного исхода и не мог найти его.

И все-таки события заставили его еще – в последний раз – вернуться в бой.

Дело происходило на берегу Скамандра; Мемнону удалось прорвать рать ахейцев, даже бойцы на колесницах в спешном бегстве отступили к корабельной стоянке. Среди бегущих был и старый Нестор; преследовал же его сам предводитель заморских врагов. Вдруг один из коней бегущего пал, пораженный издали стрелой Париса; колесница остановилась. А страшный сын Зари подъезжал все ближе и ближе, высоко поднимая свое копье. Еще немного – и старый витязь заплатил бы своей кровью за свою смелость; вскружилась голова у него, и он с криком призвал своего сына.

Антилох находился поблизости, руководя отступлением своей пилосской рати. Вмиг поняв опасность своего отца, он устремился ему на помощь – и своею грудью принял поднятое против старца копье. Все это случилось быстро; долго нежный юноша не мог задержать исполинского врага. Но для спасения Нестора этого было достаточно: он успел перерезать ремни, связывавшие колесницу с павшим конем, и, безопасно продолжая путь, достиг стоянки. Правда, он сам был не рад своему спасению: слишком дорогою ценою было оно куплено. Но в глазах эллинов, высоко ценивших сыновнюю любовь, Антилох пал самой славной смертью, какую только можно было пожелать человеку, все восторженно о нем отбывались, все поздравляли Нестора с таким сыном, усиливая своими поздравлениями его тоску и горе.