Психология древнегреческого мифа

– Совсем я не так уж мудра, – говорила она. – Ваша Фессалия славится своими колдуньями; обратитесь к ним, они много сильнее меня.

Но Пелиады не отставали: то были отвратительные старые ведьмы, их они боялись.

– Ну что ж, покажу вам одну вещь, – сказала наконец Медея, сдаваясь. Она развела большое пламя и поставила на него треножник с глубоким емким котлом. Наполнив его водою, она бросила в него горсть могучего зелья, которое она в ночь перед тем нарвала в соседнем лесу. Затем она велела привести старого, дряхлого барана, зарезала его, выпустила из него всю его кровь, изрезала тушу на части и опустила их в кипящую воду. Видно было, как эти части наполнялись живительным соком, свежели, срастались между собой – и наконец молодой баран выпрыгнул из котла и, блея и резвясь, побежал к стойлам.

Пелиады восхищенно переглянулись:

– Медея, милая, верни молодость нашему отцу!

Ей, разумеется, только того и хотелось, чтобы они ее об этом попросили: ради этого она и придумала опыт с бараном. Но согласилась она не сразу – дело, мол, трудное, – а когда согласилась, то поставила свои условия: чтобы чары происходили ночью, в царской спальне, без посторонних свидетелей, и что изрезать старческое тело они должны сами. Те, сгорая любовью к своему отцу и желанием вернуть ему молодость, пошли на все.

Когда намеченная ночь наступила, Медея, ни слова не говоря Ясону, пришла к задней калитке дворца Пелия; его дочери, согласно уговору, ее впустили так, что никто не заметил. В большой хороме был разведен огонь и поставлен самый большой треножник с котлом, полным воды. Медея бросила в воду бессильного зелья и сказала Пелиадам:

– Теперь за вами дело.

Царская спальня была тут же рядом, и в ней горел светильник. Пелиады ушли; ни крика, ни стона; старик был сразу прикончен. Но продолжать страшное дело Пелиады уже не могли:

– Иди ты! – сказали они Медее.

Та отказывалась, ссылаясь на уговор. Пришлось несчастным самим кончать, что они начали. Бледные, шатаясь от испытанного ужаса, стояли они у котла, дожидаясь чуда. Вода кипела, бурлила, но чуда не наступало.

– Когда же он оживет?..

– Оживет ли он?..

– Не знаю, – холодно отвечала Медея, – я вам говорила, что дело это трудное…

– Злодейка! – крикнули Пелиады. – Ты убила его!

– Не я, – возразила она – и покинула хорому.

Пелиады в отчаянии кинулись к брату своему Акасту; дворец огласился криками. К утру на площади собрался народ. Акает к нему вышел, ведя с собой невольных отцеубийц. Те, не жалея себя, во всем покаялись. Народ их не оправдал – скверна отцеубийства все-таки нависла над ними, и они должны были отправиться в изгнание. Но и Медею не пощадили: не помогло ей и то, что ее собственные руки были чисты от крови. Народ требовал ее выдачи; вместо нее явился к нему Ясон.

– Скажи, знал ты о деле? – спросил его народ.

Ясон имел полное право отвечать: нет; Медея действовала без его ведома. Но он вспомнил свою клятву: «…не бросать тебя, чтобы ни случилось».

– Она – моя жена, – сказал он уклончиво, – и отвечаю за нее я.

– Тогда вы прокляты оба! – крикнул народ. – Нет вам в Иолке ни крова, ни огня, ни пищи, прокляты вы и всякий, кто примет вас и заговорит с вами! Немедленно покиньте нашу страну!

…И потянулось по дороге, ведущей к Фермопилам, скорбное шествие: впереди мужчина с ребенком на руках, за ним женщина, ведущая за руку мальчика, позади несколько рабов и рабынь с поклажей. Это был блестящий вождь аргонавтов, его семья и свита.

21. Медея

Нить событий довела нас наконец до города Коринфа – того города, который, находясь на узком перешейке, отделяющем южный полуостров от Средней Греции, дал свое название глубоко врезающемуся между обоими Коринфскому заливу, того города, который был родиной Беллерофонта, победителя Химеры. В то время, о котором мы говорим, им правил некто Креонт, старинный кунак покойного Эсона. К нему и направился Ясон, в надежде, что он не оставит своим покровительством сына своего кунака. И он не ошибся: Креонт его принял и назначил ему жительством домик на окраине города. Он слышал о смерти Пелия, но Ясона виновным не считал: он сразу понял, что его молодой друг благородно взял на себя преступление своей жены. Его он поэтому часто приглашал к своему столу или давал ему поручение, как это было принято в отношениях царя-хозяина к его молодым гостям; но Медеи не приглашал никогда.

И жизнь Ясона раздвоилась.

У царя он чувствовал себя эллином, родственником, своим. Не раз, после старательно исполненного поручения, они садились вместе в малой хороме у стола; приносили вина; за кубком разговор шел вдвое приятнее. Жены у Креонта уже не было, сыновей он тоже не имел; зато к ним часто приходила его единственная дочь, царевна Креуса, уже дева, со своей прялкой. Тогда разговор менялся: Ясон рассказывал о своих приключениях, о далеких странах и народах, их жизни и нравах. Рассказывал он живо и увлекательно, и Креуса не спускала с него своих голубых глаз. И Ясон не мог не сказать себе, что здесь он имел бы прочное, почетное, завидное положение, если бы…