559 Благодаря идентификации с Парисом, Фауст возвращает coniunctio из проецированного состояния в сферу личного психологического опыта и, следовательно, в сознание. Этот решающий шаг означает не что иное, как решение алхимической загадки, и в то же самое время освобождение ранее бессознательной части личности. Но каждый рост сознания таит опасность инфляции, как это ясно проявляется в сверхчеловеческих возможностях Фауста. Его смерть, хотя и удивительная в его возрасте; едва ли является удовлетворительным ответом. Возрождение и трансформация, которые следуют за coniunctio, происходят в будущем, т.е. в бессознательном - что оставляет проблему висящей в воздухе. Мы все знаем, что Ницше поднял эту проблему снова в "Заратустре", как трансформацию в сверхчеловека, но он ввел сверхчеловека в опасно тесную близость с человеком с улицы. Поступая так, он неминуемо вызывал все последние резервы антихристианской злобы, потому что его сверхчеловек - это тщеславная гордость, hybris[939]
индивидуального сознания, которое должно обязательно войти в противоречие с коллективной властью христианства и привести к катастрофическому разрушению индивида. Мы теперь знаем, как и в какой исключительно характерной форме этот рок овладел Ницше, tarn ethice quamp physice[940]. И какой ответ дало следующее поколение на индивидуализм сверхчеловека Ницше? Оно ответило коллективизмом, массовой организацией, сплотившись в толпу, tarn ethice quam physice, которая все, что видела, превращала в подобие скверной шутки. Удушение личности и бессильное христианство, которое, вполне возможно, получило свою смертельную рану - таков неприглядный баланс нашего времени.560 Грех Фауста состоял в том, что он установил тождество с вещью, нуждающейся в изменении и преобразованной. Ницше превзошел себя, идентифицируя свое эго со сверхчеловеком Заратустра, борющейся частью личности в сознании. Но можем ли мы говорить о Заратустре как о части личности? Не был ли он скорее кем-то вроде сверхчеловека - кем-то, кем человек не является, хотя и имеет свою часть в этом? Умер ли в действительности Бог, потому что Ницше объявил, что он не слышал его долгое время? Не мог ли он вернуться в облике сверхчеловека?
561 В своем слепом взывании к сверхчеловеческой мощи Фауст погубил Филемона и Бавкиду. Кем же были эти двое кротких старых людей? Когда мир стал безбожным и не смог оказать поддержки божественным странникам Юпитеру и Меркурию, именно Филемон и Бавкида приютили сверхчеловеческих гостей. И когда Бавкида был готов принести им в жертву своего последнего гуся, свершилась метаморфоза: боги объявили себя, скромная хижина превратилась в храм, и старая пара стала бессмертными служителями алтаря.
562 В некотором смысле древние алхимики были ближе, чем Фауст, к главной истине психе, когда они пытались освободить огненный дух из химических элементов, и относились к тайне так, словно она скрывалась в темной и молчаливой глуби природы. Тайна все еще была во вне. Движение развивающегося сознания вверх рано или поздно закреплялось благодаря прекращению проецирования и возвращалась обратно в психе. Однако с тех пор, как наступила эпоха Просвещения, вплоть до эры научного рационализма, - чем в действительности была психе? Она стала синонимом сознания. Психе была тем, "что я знаю". Не было психе вне зго. Тогда эго неизбежно идентифицируется с содержимым возвращенных проекций. Ушли дни, когда психе для большинства была еще "вне тела" и изображала "те великие вещи", которыми тело не могло овладеть[941]
. Содержимое, которое прежде проецировалось, теперь было связано, чтобы появиться в личной собственности, как химерические фантазии эго-сознания. Огонь остыл в воздухе, и воздух стал великим ветром Заратустры, вызвав инфляцию сознания, которая, по-видимому, может быть подавлена лишь самой страшной катастрофой цивилизации. Пусть новый потоп пошлют боги на немилосердное человечество.