Психология литературного творчества

И вы, мои поля, и рощи, и долины,
Вы мертвы, и от вас дух жизни улетел!
И что мне в вас теперь, бездушные картины,
Нет в мире одного, и мир весь опустел!

[565]

И Байрон иногда в минуты внутренней подавленности был склонен считать природу не полной участия подругой, а глухой к человеческим стонам, безжизненной, как пёстрая декорация. Альфред де Виньи, однако, превращает это преходящее чувство в устойчивую философию, которая отрицает всякую радость и всякую надежду и придаёт природе второстепенное значение — как простой обстановке для нашего труда или мучений. Единственная ценность — это человеческое сочувствие, милость, никакая красота природы не может сравниться с красотой души, особенно с величием страдания:

Что для меня жизнь? Что для меня мир?
Я скажу, что они прекрасны, когда это скажут твои глаза…
Ева,
Положи свою прекрасную руку на мою
страждущую грудь;
Не оставляй меня одного с природой;
Я её слишком хорошо знаю и потому боюсь;
Она говорит мне: «Я сцена,
Которую не могут взволновать шаги актёров.
Я не слышу ни ваших криков, ни ваших вздохов.
Я едва чувствую, как на мне разыгрывается
человеческая комедия, тщетно ищущая в
небесах безмолвных свидетелей.
По мне проходят нации, но я не знаю их имён.
Меня называют матерью, но я могила.
Моя зима поглощает ваших мертвецов как жертвоприношение.
Моя весна не ощущает вашего поклонения

[566].

Так позже и реалист Тургенев, поддавшийся к концу жизни шопенгауэровскому пессимизму, внушает нам, что природу нельзя измерять нашими понятиями о добре и зле, что она не делает никакой разницы между человеком и насекомым, и ничто не может смутить её равнодушия к страшной борьбе за существование. В его стихотворении в прозе «Природа» на вопрос человека: «Но разве мы, люди, не любимые твои дети?.. Но добро… разум… справедливость…», — мы слышим ответ спокойной, царственно невозмутимой природы: «Это человеческие слова, — раздался железный голос. — Я не ведаю ни добра, ни зла… Разум мне не закон — и что такое справедливость? Я тебе дала жизнь — я её отниму и дам другим, червям или людям… мне всё равно…» [567]. В наше время подобное восприятие природы мы находим у поэта Леона Поль-Фарга, который видит, как человек напрасно старается внести идею добра в природу, раскрывающую картину бесстрастного уничтожения (massacre impassible) [568]. Подобными настроениями живёт и тот поэт у Вазова, который утратил «всякую веру» при виде «брошенных в грязь идеалов» и остался «отравленным навеки», распростившись и с последней своей надеждой, любовью:

Где источник песен? В природе дивной?
Она предо мной чужая,

как могила противнаС вечной своей прелестью и нетленным покоем.
Одно только чувство в душе моей светит,
Цветет и существует…
Злоба — исчадие мучений бесконечных [569].

Но ясно, что какой-то гипертрофированный эгоизм привёл здесь к полной потере благородных чувств, к отрицанию не только природы, но и человечности; испытанные страдания оставили место только для антисоциальных и антигуманных порывов. Сам Вазов, разумеется, не впадал в подобное отчаяние. Более того, он определённо признаёт в связи со своим стихотворением «На Коме» [570], в которое он вложил свой восторг перед красотой чудесного горного мира («мне понятен немой пустыни взор», «я здесь читаю… следы переворотов», «простор бескрайний», «прохлада и покой», «душа моя свободна от зависти и страсти», «и от души приветствую я дикую природу»): «Природа вообще всегда избавляла меня от маразма и пессимизма и вдохновляла на самые сильные поэтические порывы». Его девизом на протяжении всей жизни были строки:

Природа, ты одна
Остаёшься мне кумиром, алтарём,
Святыней. Светом в жизни

[571].