ПСИХОЛОГИЯ ЛИТЕРАТУРНОГО ТВОРЧЕСТВА

Это вопрос темперамента и эстетики. Нам известны поэты, которые не допускают никаких изменений в своих старых вещах, какими бы они ни были неудовлетворительными для них самих, либо потому, что это напрасный труд приспосабливать плоды прошлого вдохновения к формальным и идейным требованиям настоящего, либо потому, что они должны остаться такими, какие они есть, как интересный документ личного их развития. Выше мы видели, что так считал романтик Ламартин. Русский модернист Игорь Северянин, который вообще хочет быть крайне придирчивым к своим стихам и печатает поистине только свои жизненные стихи, руководствуется тем же правилом: «Исправлять же старые стихи, сообразно с совершенствующимся все время вкусом, нахожу убийственным для них: ясно, в своё время они меня вполне удовлетворяли, если я тогда же их не сжег». Заменить неудачное выражение прежнего периода «изыском сего дня» он считает неправильным, так умерщвляется то сокровенное, в чём часто находится нерв всей поэзии [1296]. Так считает и Ларошель: «Поправлять старые сочинения, и особенно поэмы, это смелая, иногда и роковая работа. Даже при малейшем смещении строения, подсказанного жизнью, есть риск загубить дело… Здесь существует и вопрос морали. Имеет ли кто-либо право изменять что бы то ни было в тексте, запечатлевшем его мнение перед миром?». И всё же этот автор решается поправлять, исходя из трёх соображений. Во-первых, так как в молодости писал неровным стилем, то он убеждён, что надо изменить там все, что ему кажется «плохим». Во-вторых, работая вообще с трудом и поправляя, часто ещё с самого начала, он убеждён, что и позднее может изменить и поправлять. В-третьих, при желании уберечь свои вещи от забвения он сохраняет за собой право улучшать их. Всё же и при таком улучшении он старается не изменять существенно основную «идею», а затрагивать только стиль [1297].

Есть, однако, поэты, которые настолько нетерпимы к своим старым вещам в первоначальном виде, что или выбрасывают их совсем из своих новых сборников, если они оказываются очень слабыми и не поддаются переработке, или же подвергают их коренному пересмотру, имеющему все признаки нового творчества.

Пример такого отношения к своим произведениям показывает нам Кирилл Христов. Его первые стихотворения возникают из сердечных бурь и непосредственных волнений, передают пережитое в его ещё не устоявшейся форме. Позднее он становится спокойным или, вернее, приходит к методу, презирающему «то кипение, те юношеские жестикуляции», хотя мотивы и затрагивают его ещё глубоко. Если в первых вещах вдохновение развёртывается свободно, так что импровизация не очень выбирает средства, то позже благодаря более зрелому воображению все хорошо учитывается и поэт добивается яркости красок и драматизма в движении. С точки зрения этого идеала, который лучше всего воплотился в «Тихих песнях» и «Царских сонетах», Христов критикует и свои более ранние работы. Если они не отвечают сколько-нибудь строгим требованиям и не поддаются переработке, он бросает их и не включает в свои более поздние сборники.

Но если они дают хоть малейшую возможность для переработки, даже когда остаются только как сырой материал, он их перередактирует и изменяет до того, что их нельзя узнать в новой форме. Так в «Избранных стихотворениях» напечатана следующая «Октава»:

В тени прохладной, под буком крещатым
На листочке

, увядшем от песни грустной,Где будто в дремоте душа отдыхает,
Стоял я в мечтании сладком погружённый.
Подо мной река пенится и пляшет,
Надо мной лазурь светит небесная…
И какой-то гимн звучит одиноко —
По шагам желтолистой осени.

Это стихотворение 1894 г.[1298], одна из первых напечатанных вещей поэта, получает позднее, в новом издании цикла «Тихие песни» [1299], следующую редакцию:

Лист уронил первым бук крещатый

,Покачнулся весь, вздыбился:
Глухой ропот на миг заполнил одинокость —
И там в лесу заглох.

Так тихо! Будто не хотят осенью

Листья-зефир с листьями ссориться.
Одиноко над бездной своей повис
Выгоялди как ставший водопад.