Психология переноса

531 В концовке поэмы присутствует намек на бессмертие, на элексир жизни - предмет великих упований алхимиков. Будучи трансцендентальной идеей, бессмертие не может выступать объектом опыта, а потому не существует аргументов "за" или "против" него. Однако бессмертие как опыт чувства - нечто совсем иное. Чувство представляет собой настолько же бесспорную реальность, как и существование какой-либо идеи, и в такой же степени поддается опытной проверке. Я неоднократно наблюдал, как спонтанные манифестации самости, то есть проявления определенных относящихся к ней символов, несут с собой некую долю вневременного характера бессознательного, выражающую себя в ощущении вечности или бессмертия. Опыт подобного рода может производить чрезвычайное впечатление. В идее aqua permanens, неучтожимости камня, бессмертная пища и т.д нет ничего чересчур странного, поскольку она согласуется с феноменологией коллективного бессознательного[317]. Может показаться чудовищной самоуверенностью то, что алхимики возомнили себя способными, пусть даже с Божьей помощью, сотворить вечную субстанцию. Подобные претензии придают многим трактатам оттенок хвастовства и пустословия, из-за чего они заслуженно имели плохую репутацию и были забыты. И все же, нам нужно следить, как бы не выплеснуть вместе с водой ребенка. Существуют трактаты, глубоко проникающие в природу opus и подающие алхимию в совсем ином свете. Так, анонимный автор Rosarium говорит: "Ясно, следовательно, что камень - господин философа, как если бы он [философ] должен был сказать, что он делает по природе то, к чему его понуждают; так что философ не господин, а скорее слуга камня. Следовательно, кто пытается с помощью искусства, не согласуясь с природой, ввести в предмет нечто ему по природе не присущее, тот ошибается, и об этой ошибке еще пожалеет[318]. Здесь достаточно откровенно сообщается, что мастер действует не по своей творческой прихоти, а согласно тому, куда направляет его камень. Столь могущественным надсмотрщиком является не что иное, как самость. Она требует дать ей проявить себя в делании, и по этой причине opus оказывается процессом индивидуации, становления самости. Самость есть целостный, вневременной человек; как таковая, она соответствует первоначальному сферическому[319] двуполому существу, коим представлена обоюдная интеграция сознания и бессознательного.

532 На основании вышеизложенного можно видеть, как opus завершается идеей в высшей степени парадоксального существа, бросающего вызов всякому рациональному анализу. Делание вряд ли могло бы заканчиваться по-другому, поскольку сплетение противоположностейне ведет ни к чему, кроме озадачивающего парадокса. Психологически это означает, что человеческая целостность поддается описанию лишь в виде антиномий; так обстоит дело всегда, когда мы сталкиваемся с трансцендентальной идеей. Для сравнения можем упомянуть столь же парадоксальную корпускулярно-волновую теорию света - хотя здесь, по крайней мере, имеется возможность математического синтеза, естественно, отсутствующая в случае психологической идеи. Наш парадокс, однако, открыт для возможностей интуитивного и эмоционального опыта, поскольку единство самости, непознаваемое и непостижимое, пронизывает даже сферу нашего разделяющего (а потому и разделенного) сознания и, подобно всем бессознательным содержаниям, делает это с весьма сильными последствиями. Такое внутреннее единство (или опыт единства) с наибольшей убедительностью выражено мистиками в идее unio mystica, прежде всего - в философских и религиозных учениях Индии, в китайском даосизме и японском дзен-буддизме. С психологической точки зрения безразлично, как мы поименуем самость, равно как безразличен вопрос, "реальна" ли она. Ее психологической реальности достаточно для любых практических целей. За ее пределами интеллект неспособен что бы то ни было познать, а потому его расспросы в духе Пилата лишены значения,