Психология проклятий

Она явно выпила очень мало. В этом Тэсса не сомневалась — мать ненавидела прежне спиртное, потом стала к нему терпимой, но полюбить не могла. Но зато деньги она умела тянуть отлично — Котэсса видела разбросанные по дому дорогие дешёвые, но всё-таки не бесплатные бусы, тянувшиеся длинными нитями по комнате.

Сорока. Её мать — самая обыкновенная сорока, только не с крыльями, а с невообразимой наглостью по отношению к собственной дочери.

Спасибо, хоть не кукушка…

Котэсса тяжело вздохнула.

— А что, папа, тебе нечего сказать? — спросила она мужчину. — Или, может быть, ты все свои слова растерял в бутылке?

Вот кого б она с удовольствием бы сейчас прокляла. Не Сагрона, который был для неё просто надоедливым преподавателем, но своих родителей. Если б знала, что помогло бы им разбудить совесть, застывшую давно вековым камнем в груди, так обязательно бы прокляла, вот только девушка очень сомневалась в том, что это и вправду могло бы ей помочь.

— И не стыдно? — продолжила она. — Может быть, вы считали, что если я стану отдавать вам всё до последней копейки, то потом скажу вам спасибо? Спасибо за то, что научилась экономить? Спасибо за то, что ничего не ела — и потому не особо толстела? За что ещё мне надо вас поблагодарить?

— Ты, дочка, жестокая стала, — отметил отец, склонив голову набок. Речь его звучала ну совсем уж нечётко, спутанно, словно он только что проглотил что-то необъятное. А ещё, казалось, в лёгких клокотали слёзы или кашель, вот только Тэсса в это уже не верила.

— Я стала жестокая? Нет. Я просто голодна с дороги, — повела плечом она. — А вы не ожидали? Ваша дочь не может проголодаться? Ей не может быть плохо?

— Так ведь мы болели… — начала мать.

— Чем?!

Родители промолчали. Придумывать очередную смертельную болезнь, лгать в глаза — да они бы и солгали, если б знали наверняка, что Котэсса поверит, но, кажется, слишком уж серьёзно она была сейчас для этого настроена. И глаза вот как горели — прямо пылали неистовым огнём, возмущением таким отчаянным, таким страшным…

— Тэсси… — начала мать. — Ты понимаешь, мы подумали, что это и вправду будет для твоего же блага. Ты научишься откладывать деньги. Ты не говорила нам, что в чём-то нуждаешься, а ведь у нас так всего мало. Ведь ты знаешь, как трудно заработать в деревне. Вот мы и…

Она умолкла.

— Мне было трудно, да, — согласилась Котэсса. — И деньги я научилась бы откладывать, будь у меня полноценная стипендия.

— А с тёткой, — мать словно не слышала её слов, — я поговорю. Да? — она повернулась к своему мужу, будто бы надеялась на поддержку с его стороны. — Да?

Но тот мог только согласно замычать — как всегда, столь немногословный. Столь глупый, поймала себя на мысли Котэсса.

— Доча, — хмыкнул он. — Будешь?

Она долго смотрела на банку, наполненную прозрачной жидкостью, а после пробормотала себе под нос какую-то одну короткую, заковыристую фразу.

— Наливай, папаша, — промолвила она. — Наливай. За ваше здоровье!

Она взяла стакан, вскинула его вверх, словно и вправду собиралась выпить, а тогда, когда мать сделала один брезгливый лоток, а отец выпил всё залпом, выплеснула жидкость на пол.

Доски зашипели — от них пошёл странный дымок. Жидкость, казалось, позеленела, и даже в банке теперь она казалась на самом деле ядовитой, теперь уже и явственно.

Отец побледнел. Он долго-долго смотрел на свой опустевший стакан, а после схватился за живот и пополз под стол, громко завывая. Мать так и стояла, поражённо глядя на дочь.

— Что это? — прошептала она. — Ты… Ты посмела отравить своих родителей? Ты действительно ради денег подсыпала, подмешала отцу своему страшный яд? Ты пожелала нам смерти?!

— Это лекарство от наглости, вам поможет.

Отец скорбно взвыл под столом. Мать шмыгнула носом и посмотрела на дочь так, словно та только что кинжал всадила ей в сердце, а после и сама полезла вслед за мужем. От её странного таланта и привлекательности не осталось теперь и следа — какой бы мужчина посмотрел на эту женщину?

Котэсса вышла. Дверь от туалета, прицепленная теперь в её доме, превратилась в пепел — ещё одно наказание за пьянство. Последняя монета стипендии, ещё сохранённая мамой на завтрашнее утро, выскочила из закромов — остальное Котэсса не тронула. Может быть, отец заработал.

Мама — ни за что. Она попросту не умела этого делать.

Сагрон ждал на улице. Он явно наблюдал за всем этим в окно, но до этого не проронил ни единого слова — посмотрел на неё, обнял за талию, притягивая к себе, поцеловал в висок, словно пытаясь успокоить.

Котэсса не стала вырываться. Она ответила на объятия, мягко улыбнулась, а после тяжело вздохнула.

— Ради спиртного…

— Ты правда прокляла жидкость? Яд? Что там было?

— Какой яд! Нас на уроках целительства научили, у меня это было самое лучшее и самое любимое заклинание. Я курсач по нему писала. Превращает спиртное в жидкость для очищения организма от токсинов. Полезная вещь для тех, кто борется с пьянством, — вздохнула Котэсса. — А зелёное потому, что надо же было их как-то напугать.

— А откуда ж тогда тошнота? — удивился Сагрон. — Я пил эту жидкость, меня не тошнило…

— Зачем пил?