М.М.:
Так вот и в страстях – я вам показывал, что сначала Декарт на уровне чистой физической физиологии показывает такие сращения, поддерживаемые и закрепляемые животными духами, а потом говорит о переключениях.Помните, я говорил вам: сократить глаз, то есть зрачок, прямо нельзя – можно ведь только, глядя вдаль – расширился, поглядел ближе – сократился! А «захотеть» сократить или расширить нельзя. Хочешь расширить зрачок – найди дальний предмет, посмотри на него – он расширится.
И в страстях, говорит Декарт, то же самое. И вот он начинает обсуждать нашу печаль или нашу радость, или, иными словами: объекты печали и объекты радости.
Вы печальны – ну, с печалью вы ведь не справитесь: она как сокращение зрачка – не можете прямо: перестать быть печальными. Найдите другой объект – оставаясь печальными! – перенесите на него силу и внимание и: что-то произойдет.
И вот я хотел здесь как раз предупреждение сделать. Здесь вот идет – и в письмах и в «Страстях» великолепное совершенно изложение у Декарта, но оно обладает одним свойством: у меня было такое ощущение всегда, что есть, существует такая вещь, которую я называю: «блестящая поверхность мысли». Как есть какие-то драгоценные камни, особенно темные, чудовищного блеска и в то же время какой-то непроницаемости: они не имеют как бы глубины.
Эта «блестящая поверхность мысли» – производится, и мы можем воспринимать – ее.
Но некоторые поверхности бывают более блестящими. Скажем, некоторые афоризмы Шопенгауэра могут показаться красивее, чем блестящая поверхность мысли Декарта в трактате о страстях, которая очень такая там она – экономная, заземленная и имеет тон дружеской беседы, а не «производства афоризмов», поскольку в данной культуре принято «производить афоризмы»: в культуре Шопенгауэра уже принято «производить афоризмы» и от «артиста» – в широком смысле этого слова – ожидается, что он будет «производить афоризмы». Ну и один удачно это делает, другой – менее удачно.
Но за блестящей поверхностью мысли – ровной, гладкой и без глубины – есть что-то, что этот блеск рождает. Этот блеск рождается странным очень образом. Я приведу такой пример.
Фактически, я могу сказать так, что есть знание – вот можно что-то знать. А можно – мыслить! – знаемое, или: мыслить и знать.
Вот – «знать». Всегда люди знали, что «душа не имеет частей». Но они этого не мыслили! А Декарт – и знает и мыслит! Потому что вот, например, люди знали, что «душа не имеет частей» – по определению: нечто нематериальное, духовное и прочее и прочее не может иметь частей. Мы не можем наглядно представить себе соприкосновение души – с чем-нибудь или чтобы внутри себя соприкасались бы части. Все это знают. Значит, будем считать, что это есть какая-то «блестящая поверхность». Но редко кто помыслил свое собственное знание. Потому что, если помыслить это знание – а Декарт его мыслит, – оказывается, что нельзя допустить, чтобы существовала какая-нибудь «растительная душа». Потому что: «душа не имеет частей»! Нельзя помыслить, что есть «сензитивная душа» и что есть «разумная душа». Почему? Ведь «душа не имеет частей»!
Декарт мыслит и поэтому считает, что не может быть «сензитивной души». Если есть душа, то она – одна, она не имеет частей. Не может быть, чтобы была «сензитивная душа» и какая-то еще «разумная душа».