Психология. Психотехника. Психагогика

Можно показать – апеллируя не только к очевидностям обыденного сознания, но также и к базовым представлениям, характерным для собственно психологического видения человека, для психологического мышления о нем, равно как и к «опытам о человеке», существующим в психопрактике, в разных ее направлениях (как классических, так и современных), – что взгляд на человека как на «человека желающего», как на «субъекта желания» не только является отправной точкой в разработке самых разных отдельных тем и проблем психологии, положим – психологии мотивации (что само уже кладется затем в основание разработки всех других тем и проблем, и не только в рамках доминирующей в отечественной психологии «теории деятельности»), но что такой взгляд на человека конституирует психологическую мысль о нем как таковую, является тем, с чем всякая психологическая мысль о человеке сегодня, и даже (если иметь в виду тот неизгладимый отпечаток, который наложил на нее – включая и те направления, которые, казалось бы, стоят к нему в оппозиции, – психоанализ): особенно сегодня! – с чем психологическая мысль «стоит и падает».

Нащупывая подступы к этой теме критики «человека желающего» и, стало быть, к чтению Фуко, мы воспользуемся некоторыми ходами мысли Доминика Фернандеса в его книжке об Эйзенштейне. Книжка эта во многом спорная – и в том, что касается интерпретации отдельных сторон и моментов творчества Эйзенштейна и даже корректности обращения с фактами – фактами его биографии (у нас еще будет повод сказать об этом), и в том, что касается общей ориентации этого, по крупному счету – психоаналитического, этюда.

Тем интересней отметить один важный ход Фернандеса в самом конце его книги, где он говорит о неоднозначности последствий собственной – самого Эйзенштейна – попытки самопонимания и разрешения своих психологических конфликтов с помощью психоанализа, то есть, в данном случае, самоанализа.

А следует сказать, что Эйзенштейн не только основательно знал современный ему психоанализ, но и владел им. Владел настолько, что своими конкретными опытами анализа искусства, художественного творчества – как других художников (можно указать, к примеру, на блестящий эйзенштейновский анализ Пиранези), так и своего собственного, – этими своими опытами анализа творчества (как, впрочем, и опытами анализа своей личности, своих собственных психологических проблем, включая и те, о которых ведет речь в своей книге Фернандес) Эйзенштейн, бесспорно, мог бы «дать фору» любому, самому крупному психоаналитику.

Важно при этом: анализа не только «ретро-», но и «про-спективного».

Поскольку даже тогда, когда по форме, по своему прямому и внешнему содержанию это, вроде бы, и был анализ уже готовых и даже чужих вещей искусства, то по своему внутреннему, часто косвенному, но действительному содержанию, по своему положению относительно его собственного творчества и своему значению для него – это есть всегда анализ, внутренне и по сути нацеленный не столько на понимание уже готовых вещей искусства и уже свершившихся (безразлично – своих или чужих) актов творчества, сколько – на понимание текущего, здесь и сейчас происходящего – и всегда своего! – творчества. Анализ поэтому, ориентированный всегда не столько на внешнее этому творчеству его «объяснение», сколько на то, чтобы открывать этому творчеству “дорогу”, его «высвобождать», позволять ему развертываться. Анализ, ориентированный, стало быть, не столько уже даже на «понимание творчества», сколько на «понимание “для” творчества», – анализ, «включенный в» творчество, обеспечивающий его, выполняемый художником для решения своих собственных, актуальных здесь-и-теперь творческих задач.

Так вот, говоря о неоднозначности последствий предпринятого Эйзенштейном самоанализа, Фернандес – пока в полном согласии с точкой зрения самого психоанализа, с точкой зрения Фрейда (в «прогрессивной», как выражается Фернандес, Фрейда «части») – отмечает прежде всего бесспорный и чрезвычайно важный «позитивный» – «освобождающий» – результат этого самоанализа.

Вскрывая смысл – «исторический» или «генеалогический» (в психоаналитическом, фрейдовском понимании этих слов) смысл всяких, в том числе и «отклоняющихся» (в данном случае – «гомосексуальных») форм психической жизни человека и соответствующей его психической конституции, то есть «прослеживая» их психогенез, как правило, уводящий – как к их истокам – к событиям далекого прошлого пациента, вплоть до событий его раннего детства, то есть интерпретируя «смысл» наличного у взрослого человека психологического феномена в терминах так представляемого процесса его образования, или «происхождения», – психоанализ, тем самым, «переписывает» этот смысл в терминах событий, за которые человек уже не несет, не может и потому не должен нести никакой, в том числе и нравственной, ответственности.