Психология. Психотехника. Психагогика

Так называемая практическая психология – по самой своей природе и изначально – пытается иметь дело с человеком в реальных, жизненно значимых ситуациях его жизни и деятельности. Сплошь и рядом, однако, эта психология – отдает она себе в этом отчет или нет – производит другую, не менее страшную редукцию человека: не редукцию (как в случае научной психологии) к лабораторному препарату от человека, но – редукцию к человеку, которого можно было бы назвать «homo vulgaris» – обыденному, коммунальному, «вульгарному» человеку – «обывателю». Это – человек, в состав условий существования которого не входят собственно духовные измерения жизни. «Клиентом» (самое слово – из коммунального обихода!) практической психологии является обыватель; и та жизнь, в контексте которой эта психология берет человека, – это обыденная, коммунальная жизнь. Эта психология в социальном плане сознательно ставит себя в один ряд с другими коммунальными службами – такими как парикмахерская или баня – и пытается так же, как они, прямо соответствовать запросу клиента, вполне в духе «чего изволите?». Клиент же хочет только одного: чтобы психолог – психотерапевт, психоконсультант – его «обслужил», разрешил его проблемы и затруднения, по возможности, без его собственного в этом участия, чтобы, в конечном счете, максимально успешно и с удовольствием продолжить свою прежнюю жизнь – несмотря на или даже вопреки тому, что изнутри самой этой жизни его из этой жизни «выбивает». Это можно показать и на примерах самой рутинной работы практического психолога в обычных, повседневных, ординарных ситуациях. Но с особой очевидностью это обнаружилось в случае работы с людьми в экстремальных ситуациях, как мы наблюдали это в работе с пострадавшими от землетрясения в Армении.

Практический психолог часто даже не задумывается над тем, что он по существу делает и в чем состоят предельные цели и ценности его работы. На словах он, конечно же, исповедует гуманистические ценности и, как правило, даже не сомневается в том, что их-то он и реализует в своей работе. Нетрудно показать, однако, что чаще всего мы имеем дело всего лишь с особого рода «гуманистической идеологией», можно сказать – с «желтыми логарифмами» расхожего гуманизма. По большей части его – по-своему искреннее и участливое – вмешательство в качестве психотерапевта нацелено, в конечном счете, на то, чтобы помочь этим людям «вернуться» к полноценному существованию в их прежней жизни и продолжить ее так, «как будто ничего не случилось». Как будто бы и не было потери руки или ноги или потери своих близких, как будто бы и не было этого зрелища «конца света», которое многим из этих людей (а по сути – каждому из них) предоставило – дорого оплаченный ими, уникальный, быть может, последний – шанс понять что-то важное в себе, в своей жизни и, с опорой на это понимание, изменить. Психолог же, искренне желая «помочь» этим людям, вместо того чтобы помочь использовать этот шанс, «предает» его, соглашаясь действовать на стороне тех сил в человеке, которые – «в обход» этой возможности понимания – пытаются длить и укреплять его прежнюю жизнь, «консервировать» и защищать ее против «угрозы» изменения. Сама жизнь тут «поработала» на гуманистическую психологию, поставив человека в такую – воистину «пограничную» – ситуацию, в которой он мог бы получить настоящий «инициальный» опыт – опыт, открывающий возможность самопонимания, трансформации, личностного роста, – в ситуацию, путь к которой иначе пришлось бы специально искать в терапевтической работе, – сама жизнь тут открывает человека действию обновляющей и преображающей силы, а терапевт, как будто нарочно – пусть и не отдавая до конца себе отчет в этом, – действует как раз наперекор этой силе. Ортодоксальный психоанализ дает наилучший пример терапии, действующей подобным образом. Лучше всего это можно показать на разборе какого-нибудь конкретного феномена – например, того, что известен под именем перенесения.