Психология. Психотехника. Психагогика

Во-вторых, важно, какие ближайшие (прямые) и более отдаленные (и, быть может, косвенные) последствия принятия того или иного представления о норме проистекают для самой гомосексуальности и ее носителей: сокрытие, подавление и, положим, стремление от нее освободиться, излечиться – или же, напротив, открытое и свободное ее отправление и утверждение как полноценной или, быть может даже, привилегированной формы жизни и отношений.

Важно, наконец, какие стратегии борьбы за свое существование – положим, борьбы с «преследующей» ее и «подавляющей» властью – развертывает гомосексуальность, ее носители и их сообщества (так называемые «сексуальные меньшинства»). Хотя, заметим в сторону, еще непонятно, кого тут держать за «меньшевиков», а кого – за «большевиков», особенно если иметь в виду не реализуемые в жизни явные формы поведения, но латентные – и зачастую бессознательные – установки и диспозиции.

Совершенно невероятная мысль тут состоит в том (что и пытается показать Фуко и что, конечно же, оказывается мыслью, абсолютно неприемлемой для здравого смысла обывателя; хотя, впрочем, – как мы видим на примере Фернандеса и психоанализа – и не только обывателя), что «борьба с властью» развертывается именно за те формы жизни, которые как раз этой самой властью и индуцируются, так что по некой жестокой иронии эти формы «борьбы с властью» – в смысле «против власти» – в действительности роковым образом оказываются как раз встроенными в стратегии власти, ассимилированными ими (если не ими индуцированными), оказываются только элементами скрытых стратегий и механизмов самой власти, то есть формами борьбы «вместе, заодно» с властью, а не «против» нее.

Здесь уже следовало бы самого Фернандеса спросить об основаниях его представлений о «норме»; представлений, из которых проистекает целая программа практических – в том числе психотехнических и социальных – действий.

Программа борьбы, во-первых, за «освобождение» – психологическое освобождение – самих желаний и лежащих в их основе влечений. И здесь свое место – место, стало быть, в единой, бросающей вызов обществу, освободительной по содержанию и прямо-таки «исторической» по значению борьбе – находит, вроде бы (как то показывает на примере Эйзенштейна Фернандес) и психоанализ, который психологически (а как следствие этого – также и этически) «оправдывает», реабилитирует гомосексуальные желания и влечения, представляя их психогенез как происходящий во многом независимо от человека и, стало быть, освобождая человека от всякой ответственности – прежде всего, нравственной – за эти «вмененные» ему (в обход его воли и даже сознания) влечения и желания. Во-первых, стало быть, программа борьбы против всякого рода внутренних, психологических барьеров и комплексов в связи с гомосексуальностью, борьбы за свободу – психологическую, внутреннюю.

А во-вторых, программа борьбы «внешней», социальной. Борьбы за возможность – так же открыто и свободно, безо всякой оглядки и страха и уж тем более безо всякого преследования и карающих санкций со стороны общества – отправлять гомосексуальные отношения, вплоть до полного «интегрирования» и «инкорпорирования» их в «тело» общества, вплоть до создания даже соответствующих социальных и правовых институтов, скажем, «гомосексуального брака и семьи» (со всеми проистекающими отсюда правовыми и прочими последствиями), вплоть до создания соответствующих каналов коммуникации, до формирования особой культуры и механизмов ее воспроизводства.

Стоит, однако, задуматься о действительных и зачастую скрытых основаниях всех этих рассуждений и действий, эксплицировать и «поставить под вопрос» тот образ человека, который за этими рассуждениями стоит, отдать себе отчет в том, откуда он, этот образ, взялся и чему (если не «кому») он служит – кому он реально, на деле выгоден, или: элементом каких стратегий власти этот образ является, и, стало быть, в какую «игру» дает согласие вступить и на чьей стороне находится тот, кто этот «образ» принимает – принимает как «истинный» или, быть может даже – как единственно возможный, отвечающий, положим, некой (безразлично: вечной и неизменной или же – претерпевающей изменения и исторической) природе, или сущности, человека.

И тут оказывается, во-первых, что это – вовсе не очевидный и не единственно возможный образ человека, но образ исторически случайный или, по крайней мере, исторически преходящий: образ, не имеющий для себя никаких внутренних (в данном случае – психологических, или психоаналитических) оснований, но некритически взятый откуда-то извне или даже: извне навязанный какими-то силами; образ, посредством которого эти силы только более эффективно манипулируют его носителями (а через них, быть может, – также и другими) и проводят по отношению к ним свои властные стратегии.