Психология социализма

Из этих исследований возникла социология: отрасль научных познаний, которая, быть может, и приобретет со вре­менем прочное положение, но которой до сих пор приходилось ограничиваться лишь регистрацией явлений, но не удавалось предугадать ни одного из них.

Именно вследствие этой неспособности предусматривать, социология не может считаться не только наукой, но даже зачатком ее. Совокупность сведений заслуживает названия науки только тогда, когда она дает возможность определять условия явления и, следовательно, позволяет его воспроизводить или, по крайней мере, предусматри­вать заранее его осуществление. Таковы химия, физика, астрономия и, до некоторой степени, даже биология. Со­всем не такова социология. Все, что она может сказать нам (и что даже не ею открыто), заключается в том, что нравственный мир, подобно физическому, подчинен непреложным законам; то, что мы называем «случаем», есть бесконечная цепь неведомых нам причин.

Но запутанность этих причин делает невозможным всякое точное предвидение. Не только предвидения, но про­сто некоторого понимания социальных явлений можно достигнуть не иначе, как изучив в отдельности каждую из действующих причин и исследовав потом их взаимодействие. Теоретически этот прием тот же, что применяется в астрономии для определения пути светил. Когда количество взаимодействующих элементов очень велико, совре­менная наука оказывается бессильной выяснить окончательный результат этого взаимодействия. Определить отно­сительные положения трех тел, массы и скорости которых различны и которые действуют друг на друга — задача, впродолжение долгого времени не поддававшаяся проницательности знаменитейших математиков.

Для социальных явлений существует уже не три причины, а целые миллионы причин, взаимодействие которых нужно определять. Как же тогда предчувствовать окончательный вывод при такой запутанности? Чтобы получить просто общие и краткие указания, не говоря уже даже о приблизительных выводах, нужно поступать как астроном, который, пытаясь определить положение неизвестного светила по тем возмущениям, какие оно производит в дви­жении светила известного, не гонится за тем, чтобы обнять своими формулами совокупное действие всех тел все­ленной. Он пренебрегает второстепенными возмущениями, которые сделали бы задачу неразрешимой, и довольст­вуется приблизительным решением.

Даже в самых точных науках приблизительные выводы суть единственные, которые может достигнуть наш сла­бый ум. Но такой ум, о каком говорит Лаплас, «который в каждый данный момент распознавал бы все оживляющие природу силы и взаимное положение населяющих ее существ, если притом он был бы достаточно обширен, чтобы подвергнуть анализу все эти данные, такой ум в одной формуле мог бы выразить движения величайших тел вселен­ной и легчайшего атома. Такому уму было бы все ясно: будущее, как и прошедшее, было бы у него как перед глаза­ми».

Мы не знаем, появлялся ли хоть водном из миллионов миров, совершающих ,свой безмолвный путь по небесно­му своду, такой ум, о каком говорит Лаплас, ум, который мог бы прочесть в окружающем нас тумане происхожде­ние человека, фазы его истории и тот час, когда для последних существ на нашем остывшем шаре наступит послед­ний день. Не будем слишком завидовать такой прозорливости. Если бы книга судеб была открыта перед нашими глазами, то самые могучие двигатели человеческой деятельности скоро были бы сокрушены. Те, которых Сивилла античного мира посвящала в тайны будущего, бледнели от ужаса и устремлялись к священному источнику, влага которого даровала забвение.

Величайшие умы — Кант, Стюарт Милль и новейшие психологи, например, Гумплович, утверждают, что если бы психология личностей и народов была хорошо изучена, то мы могли бы предусматривать их действия. Но это лишь значит высказывать, только в другой форме, ту же гипотезу Лапласа, т. е. предполагать известными элементы слишком многочисленные, чтобы мы могли их знать, с взаимодействием слишком сложным, чтобы мы могли под­вергнуть его анализу.

Итак, нам следует довольствоваться сознанием, что нравственный мир также подчинен известным законам, и решительно отказаться от мысли знать последствия этих законов в будущем.

Это понятие о неизбежности, которое современная наука все более и более старается установить, не есть пустая, совершенно для нас бесполезная теория. Оно, по крайней мере, приучает нас быть терпеливыми и позволяет при­ступать к изучению социальных явлений с хладнокровием химика, анализирующего какое-нибудь тело или иссле­дующего плотность газа. Оно учит нас точно так же не раздражаться событиями, идущими вразрез с нашими поня­тиями, как не раздражается ученый при неожиданном результате произведенного им опыта. Философ не может негодовать на явления, подчиненные неизбежным законам. Следует ограничиваться установлением этих явлений в уверенности, что ничто не могло бы помешать их осуществлению.

§ 2. ПРЕДВИДЕНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ЯВЛЕНИЙ