Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Зачастую арестант, о котором я говорю, приписывал свои вспышки насилия «буйным припадкам» – своего рода эпилептическим эпизодам, когда он, например, душил эту женщину до полусмерти или протаскивал ее за волосы через всю комнату.

Как ни странно, женщина часто принимала это объяснение его поведения – по крайней мере какое-то время. Она думала, что с ним наверняка что-то не так, потому что, по ее словам, в такие моменты «у него просто глаза закатываются». Мужчина, со своей стороны, утверждал, что «потерял его» или «ушел в это», хотя не уточнял, что именно «потерял» и куда «ушел».

Женщина соглашалась с утверждениями заключенного, уверявшего, что он, мол, сам не знал, что делает. Но один мой простой вопрос заставил ее отказаться от этой мысли. Я спросил у нее: «А стал бы он делать это при мне?» С глаз у нее упала пелена, и она осознала, что его насильственные действия были скорее сознательной политикой, нежели какими-то неуправляемыми порывами, и что (это еще важнее было понять) все это время она обманывала себя.

Арестант, грозившийся убить свою подружку, уверял, будто сидит в тюрьме «за нее». Из его слов как бы следовало, что он, набрасываясь на нее, тем самым приносил ей неоценимую пользу.

Разумеется, он имел в виду, что она свидетельствовала против него (следовало бы сказать, что он сидит «из-за нее»). Схожий случай: одна мать как-то сказала мне, что родила ребенка «для» своего бойфренда (нынешнего или бывшего), что она «мать его детки», а он «отец ее детки», но при этом как бы не предполагалось, что на плечах бойфренда лежат какие-то дальнейшие обязанности. Нет-нет, все обязанности должно было нести на себе государство. «Независимость» матери ребенка сводилась к ее свободе от отца ребенка.

Я спросил у заключенного, угрожавшего убить свою девушку, следует ли понимать его угрозу буквально. Он ответил – да, он сразу же, как только выйдет, «заявится к ней» и прикончит ее.

У меня не оставалось иного выбора, кроме как уведомить об этом полицию. Вскоре из полиции пришли его допросить. Он признал, что произнес эту угрозу и что действительно собирался привести ее в исполнение. Ему предъявили соответствующее обвинение – и на последовавшем судебном процессе приговорили еще к пяти годам заключения.

Впрочем, я и по сей день думаю: может быть, он этого и хотел с самого начала? Хотел остаться за решеткой, не возвращаться на свободу. Еще на заре моей «тюремной карьеры» я обнаружил совершенно неожиданную вещь: удивительно большая доля узников предпочитала тюрьму «воле».

И я не уставал размышлять над тем, каковы же причины этого. Я твердил себе: да, тюремные условия постепенно становятся все менее суровыми, но они все же не такие, чтобы казаться привлекательными большинству людей.

Меня занимал один парадокс – вероятно, мнимый. По утрам я наблюдал в больнице рядом с тюрьмой (в этой больнице я тоже работал) многих пациентов, ставших жертвой кражи со взломом порой не один-два раза, а больше. И практически никогда полиции не удавалось поймать вора, да она практически никогда и не пыталась это сделать. Работу полиции считали настолько неэффективной, что иногда жертвы даже не трудились сообщать о преступлении. Это имело смысл делать разве что для получения страховки, а большинство жертв были слишком бедны, чтобы оформлять страховой полис. Но днем и по вечерам я наблюдал многих взломщиков, которых отправили в тюрьму в этот самый день.

Как объяснить этот парадокс? Я заподозрил, что по крайней мере некоторые из этих взломщиков нарочно делали так, чтобы их могли арестовать. Они явно хотели, чтобы их посадили в тюрьму.

Задавшись вопросом, так ли это, я стал отводить в сторонку этих «старых каторжников» (конечно же, зачастую это были люди еще молодые), когда они попадали в тюрьму за очередное правонарушение, и спрашивал (на условиях полной конфиденциальности), предпочитают ли они жизнь в тюрьме жизни на свободе. Многие признавались, что предпочитают (во всяком случае «пока»), когда же я интересовался почему, большинство отвечало, что в тюрьме им «безопаснее», чем за ее пределами. Так им казалось.

Безопаснее? Но чего они опасались?

В большинстве случаев – самих себя. Они не знали, что делать со свободой, и, когда им предоставлялся выбор, они всегда выбирали наиболее внешне привлекательный и явно саморазрушительный путь. Они сеяли вокруг себя хаос и бедствия (собственно, не только вокруг себя: это затрагивало и их самих), они часто находились под угрозой со стороны врагов, которых спровоцировало именно поведение такого человека.

В тюрьме им не приходилось делать выбор, распорядок дня спускали им сверху, а жизнь была не особенно тяжкой – при условии, что держишься незаметно и не создаешь неприятностей тюремной администрации. Мудрый заключенный охарактеризовал это так: «Склонить голову и отбывать срок». Для людей подобного типа тюрьма стала чем-то вроде дома отдыха, где живут люди «низшего» социального класса.