Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Как-то раз один арестант, которого несколько раз сажали за кражу со взломом, явился ко мне и спросил: может быть, то, что он постоянно прибегает к таким деяниям, как-то связано с его детством?

— Абсолютно никак не связано, — отрезал я. Вообще я никогда не поощрял заключенных в их стремлении приписывать свои преступные действия непосредственно своему детству, как если бы один бильярдный шар (их детство) толкал другой шар (их самих).

Мой ответ явно сбил его с толку.

— Почему ж я тогда это делаю? — спросил он.

— Потому что вы ленивы и глупы — и хотите даром заполучить вещи, которые не желаете заработать.

Можно было бы ожидать, что он рассердится. Вовсе нет: он рассмеялся. Думаю, мои демонстративно прямые ответы стали для него почти облегчением, как если бы ему больше не нужно было играть назначенную роль. Не так-то легко никогда не выходить из роли — по крайней мере пока она не станет второй натурой и вы больше не будете воспринимать ее как роль.

Когда стало понятно, что ему не надо вести передо мной актерскую игру, оказалось, что с ним вполне можно откровенно поговорить о его детстве: хоть оно и не заставило его вламываться в чужие дома и утаскивать оттуда ценные вещи (подобно тому, как низкая температура заставляет воду замерзнуть), оно его по-настоящему расстраивало уже во взрослые годы.

Конечно, следовало с осторожностью выбирать тех, с кем можно общаться подобным образом — «без дураков». Некоторые узники оказывались столь хорошо защищенными от натиска истины (как выражаются психотерапевты), что они бы взорвались, если бы с ними заговорили таким манером. Требовалось особое искусство, чтобы распознать их заранее.

Еще один взломщик пришел ко мне вскоре после того, как его приговорили к очередной отсидке. Он всячески изображал гнев.

— Мне от тюрьмы никакого проку, — заявил он. — Тюрьма мне без надобности. Мне другое нужно, а никакая не тюрьма.

— Что же вам нужно? — спросил я.

— Помощь мне нужна, вот чего, — ответил он.

— Помощь в чем?

— Чтоб мне помогли больше не красть.

— Не уверен, что такая помощь бывает, — заметил я.

— Мне от тюрьмы никакого проку, — снова объявил он.

— А вот мне есть от нее прок, — сообщил я.

— Это в каком таком смысле? — спросил он с озадаченным видом.

— Видите ли, как домовладелец я знаю: пока вы за решеткой, в мой дом вы не залезете.

Он расхохотался, и его гнев (или мнимый гнев) как рукой сняло.

На самом деле мой ответ (что его заключение мне на пользу) можно было бы интерпретировать и по-другому.

Хотя на этом месте я получал не так уж много (по сравнению с тем, сколько я мог бы получать где-то еще: в итоге я выслужил пенсию вдвое меньше, чем мог бы, мне все-таки платили. И мой подопечный вряд ли забрался бы именно в мой дом, окажись он на свободе: типичный взломщик залезает в дома, которые находятся очень близко от его собственного и которые очень на него похожи. Часто (я бы даже сказал — почти всегда) забывают: если большинство преступников бедны, то подавляющее большинство их жертв тоже бедны. А поскольку класс жертв (если пользоваться биологической аналогией) куда многочисленнее, чем класс преступников (каждый преступник совершает много правонарушений в год — если брать в среднем), снисходительность к преступникам не равнозначна мягкости по отношению к беднякам.

В тюрьме мне доводилось не раз видеть «этичных» взломщиков — или тех, кто себя таковым считал. Первый такой взломщик, встреченный мной в стенах тюрьмы, объявил, что залезает только в дома богачей и забирает лишь всякий антиквариат.

— Они могут себе это позволить, — уверял он. — Это все застраховано. Они могут это заменить.

— Но, может быть, они привязались к тем вещам, которые у них есть, — заметил я. — Бывают фамильные ценности, которые вызывают сентиментальные чувства.

О страданиях, вызванных нарушением неприкосновенности жилища, я говорить не стал. Но «этичный» взломщик ни в какую не желал со мной соглашаться. Он упорно считал: если у вас достаточно денег, чтобы заменить утраченную вещь, значит, вы не можете по ней особенно тосковать.

Я обнаружил, что он сам с годами стал любить и ценить антиквариат. В ходе «работы» его вкус постепенно совершенствовался — вероятно, как у всякого торговца антиквариатом. Свою квартиру он обставил особенно приглянувшимися ему «приобретениями», так что она обрела вид не совсем обычный для того района, где он жил.

— Рискну предположить, что ваша подружка все это продаст, пока вы здесь сидите, — заметил я. Он нахмурился; было видно, что «этичный» взломщик взбешен.

— Пусть только попробует, — процедил он.

— А что такого? — спросил я. — Вы же их можете заменить другими.

— Я ей, суке, все ноги переломаю!