Психология войны в XX веке - исторический опыт России

В 1906 г., отвечая на вопросы анкеты комиссии Генерального штаба о причинах неудач армии в русско-японской войне, участник обороны Порт-Артура подполковник Ф. В. Степанов отмечал, что война вскрыла оторванность офицерского состава от солдат, указала на необходимость знания психологии бойца, его морального духа для успешного ведения боевых действий.

"Корпус офицеров, - писал он, - мало знает ту силу, с которой механически (чисто формально) связан в мирное время и во главе которой офицеры должны идти в бой... В мирное время пропасть, разделяющая офицера от солдата, мало заметна, в военное же время ... отсутствие духовной связи резко обнаруживается. Эта язва ... имеет глубокие корни и культивируется постоянно..."{270}

По свидетельству другого участника опроса, полковника К. П. Линды, офицеры не знали

"психологии подчиненных им бойцов, ... состояние духа войск не понимали и им не интересовались... В части войск видели только боевую единицу, "шахматную пешку", а в солдате - слепое орудие, вовсе не считаясь с его сложной духовной конструкцией, не учитывая личности ни начальника, ни бойца"{271}.

Не случайно эти мнения были учтены при проведении военных реформ в 1906-1912 гг., а военная психология после проигранной войны стала оформляться в особую отрасль науки. Но существование социальной и психологической дистанции между рядовыми и офицерством, а также особая психологическая среда внутри офицерской касты продолжали сохраняться.

Принадлежность к командному составу обусловливала и некоторые особенности военного быта (в обеспечении жильем, питанием, денежным довольствием), создавала особый круг внеслужебного общения, досуга. Так, в Первую мировую существовали полковые собрания, где в периоды затишья офицеры могли отдохнуть. Вот как описывает царившую в них атмосферу прапорщик А. Н. Жиглинский в письме к матери от 9 февраля 1916 г.:

"Побывайте в собрании любого из полков, любой бригады! - Узкая, длинная землянка, стены обшиты досками и изукрашены национальными лентами, вензелями и гирляндами из елок. Душно, накурено. Офицерство попивает чай, играет в карты, в разные игры, вроде скачек, "трик-трак" и т. д. Шахматы, шашки... В одном углу взрывы смеха - там молодой артиллерист тешит компанию сочными анекдотами. Веселый, тучный полковник с Георгием, прислушивается, крутит головой, улыбаясь, между ходом партнера и своим. Вот он же затягивает своим симпатичным, бархатным баритоном "Вниз по Волге-реке" и тотчас десяток-другой голосов подхватывает: "... выплывали стружки... " Поет и седой генерал, и молодой прапор... За длинным, самодельным, белым столом сидит не случайная компания, а милая, хорошая семья. Главное дружная... Соединила всех не попойка, не общее горе, - всех соединил долг и общее дело..."{272}.

Подобное общение в "своем" кругу, отражающее элементы корпоративности, существовало и в советское время. Исключением, нарушившим корпоративно-кастовую атмосферу командной среды, причем на сравнительно короткий период времени, стали первые послереволюционные годы, когда, начиная с Февральской революции, в армии были провозглашены демократические принципы. Была широко распространена митинговщина, отменялись многие традиционные элементы субординации (отдание чести, прежних форм обращения к старшему по званию и др.), что в конечном счете ускорило разложение старой армии. А после Октября этот процесс довершила выборность командиров и их подчиненность солдатским комитетам (согласно Декрету СНК от 16 (29) декабря 1917 г.).

Октябрьская революция усилила размывание основных социальных барьеров, в том числе и в армейской среде. Были упразднены не только сословия, но и офицерские чины и звания, отменялось ношение погон, орденов и знаков отличия. Армия состояла теперь

"из свободных и равных друг другу граждан, носящих почетное звание солдат революционной армии"{273},

в которой особо ценилось происхождение из социальных "низов". Командные кадры из числа старого офицерства ("военспецы"), рекрутировавшиеся Советской властью для организации Красной Армии, ставились под жесткий контроль комиссаров и "пролетарской массы". Другая значительная часть красных командиров происходила из рабочих и крестьян, то есть из той же социальной среды, что и их подчиненные. "Демократизм" отношений в революционной армии подчеркивался даже формой обращения "товарищ". В старой армии действовал незыблемый принцип:

"Офицер никогда не товарищ солдату, но всегда его начальник... Он может быть братом солдату... Он должен, как отец, заботиться о подчиненном, ... но он никогда не может и не должен становиться с ним в панибратские отношения"{274}.

Напротив, в Красной Армии считалось, что командир является товарищем бойцу вне службы, и в отношениях между ними было широко распространено не только равенство, но и панибратство, что негативно отражалось на руководстве войсками, сказывалось на общем состоянии дисциплины.