Психология войны в XX веке - исторический опыт России

Даже незначительное кровопролитие вызывает здесь цепную реакцию, и по закону кровной мести за оружие берутся те, кто еще вчера оставался в стороне от борьбы. Сопротивление нарастает со скоростью горной лавины. Этого не учли политики, принимавшие решение о вводе советских войск в Афганистан, — какими бы причинами они ни руководствовались. А вот Амин, глава режима, свергнутого при участии спецподразделения „Альфа“, более адекватно оценивал обстановку в стране и в ответ на критику в свой адрес со стороны советских советников по поводу того, как же можно бомбить и уничтожать целые племена, говорил:

„Вы не знаете наш народ! Если какое-то племя взялось за оружие, оно его уже не сложит. Единственный выход — всех уничтожить от мала до велика! Такие у нас традиции“.[842]

Кроме того, среди пуштунских племен широко распространено наемничество, которое считается очень почетной и хорошо оплачиваемой профессией. По решению старейшин племени „лашкара“ может выступить на стороне любого, кто обратится за помощью или заплатит за военную поддержку. И мотив выгоды имеет не меньшее значение, чем политический или религиозный. Так, голова советского офицера оценивалась в 300 тысяч афгани (точная цена колебалась в зависимости от звания), а урожай со среднего крестьянского надела стоил всего 50 тысяч.[843] Стоит ли удивляться, что даже „мирные декхане“, не состоявшие в отрядах оппозиции, днем обрабатывали свой клочок земли, а ночью выходили на промысел совсем иного рода? И советские солдаты знали, что „гадость можно ждать от каждого“, будь то старик, женщина или ребенок. Как не было в Афганистане линии фронта, так не было и границы между „мирным“ и „немирным“ населением, то охотно принимающим продовольственную и иную помощь, то ставящим мины на пути везущих ее колонн. Недаром враг назывался „духом“: он действительно был невидим, неслышим, неуязвим, появляясь в самых неожиданных местах и так же внезапно исчезая, — то растворяясь среди жителей кишлака, то спускаясь в „подземную страну“ — „киризы“, то уходя по тайным тропам в горные ущелья.[844] И ощущение себя как инородного тела в этой непонятной, враждебной стране испытывали все советские воины, оказавшиеся „за речкой“.

„Кто здесь суннит? Где здесь шиит?
Что по утрам мулла мычит?
А где здесь „халък“, а где „парчам“?
Ответь, ободранный бача!
Кто здесь декханин? Кто — душман?
Ты как кроссворд, Афганистан!
Мы в вихре классовой борьбы…
И не сюды, и не туды“[845]

— написал офицер-десантник В. Иванов, очень точно отразив самоощущение „ограниченного контингента“ среди всех хитросплетений и противоречий афганского общества. И возникал закономерный вопрос: „Зачем мы здесь?“

Постепенно приходило понимание того, что этот мир живет по особым законам и нужно оставить его в покое, дать возможность решить все проблемы самостоятельно, не влезая „в чужой монастырь со своим уставом“.

„Конечно, прочесывая кишлаки, не чувствуешь себя героем, — вспоминает А. Шатров, — тебя охватывают противоречивые мысли… Думаешь о людях, которые здесь живут. У них свои традиции и обычаи, как у нас в старинных селах на Севере. И вот появились мы, как инопланетяне. Что они думают о нас? Что говорят между собой? Нехорошо как-то…“[846]

Да и афганцы заявляли вполне откровенно: „Уходи, шурави. Мы сами разберемся. Это наши дела“.