Психомагия. Воображение как основа жизни

Никогда. Я всегда знал ответ. Думаю, советы варьировались по своему качеству и эффективности, но этого я не могу знать наверняка. Результаты моей работы должны оценивать люди, которые приходили на консультацию и выполняли рекомендованные действия. По правде говоря, не могу представить себя, не знающим, что сказать человеку. В конце концов человек – или маг или нет! Если ты придешь ко мне на консультацию, я вынужден буду говорить. Мои советы всегда благонамеренны. Что касается степени их эффективности, тут я ничего не смогу тебе сказать. Нужно ясно понимать: я действую не как ученый, а как артист. Психомагия не наука и не претендует на это звание, она – форма искусства с неким терапевтическим эффектом. Взять хоть Пикассо. Он нарисовал более десяти тысяч рисунков. Они все более или менее хороши, каждый имеет свою цену, но не все являются произведениями искусства. Однако каждый из этих рисунков – творение рук Пикассо, продукт таланта сформировавшегося художника. «Я не ищу, я нахожу», – говорил он. Находить – это привычка, вторая натура. Тот, у кого нет этого обыкновения, не знает, что такое спонтанное вдохновение, которое вырывается изнутри, но тот, кто связан с его творческим источником, позволяет ему свободно струиться. Ты можешь представить себе учителя дзен, который не принял вызов, заключенный в вопросе ученика? Источник этой уверенности не в науке и не в мании величия, а в вере, в очевидности.

Приведите еще примеры…

Один молодой человек жаловался мне, что витает в облаках, не может твердо встать на ноги в реальном мире и существовать автономно в финансовом плане. Я отнесся к его словам как к руководству к действию и предложил ему раздобыть две золотые монеты, приклеить их к подошвам ботинок, а потом целыми днями ходить, в буквальном смысле этого слова, по золоту. Буквально на следующий день он спустился с небес, встал на ноги в реальном мире и сделал успехи на финансовом поприще… В этом случае я использовал сказанные пациентом слова. В заключение я хотел бы рассказать об акте, который связан с моим старшим сыном Бронтисом.

Слушаю внимательно.

Когда Бронтису было семь лет, он снялся в моем фильме «Крот». Надо сказать, что его мать, Бернадетт, никогда не жила со мной. Когда мы его зачали, я думал, что я бесплоден. Мой отец ненавидел своего отца и никогда не подписывался «Ходоровски». В общем, отец не хотел продолжения рода и тонко внушил мне, что у меня никогда не будет детей и я буду последним Ходоровским.

Однажды актриса, с которой я работал, сказала, что уверена в моей вирильности, на что я ей ответил, что мне на роду не написано стать отцом. В итоге у нас завязались интимные отношения, и какое-то время спустя она объявила, что беременна от меня. Я верил ей и, узнав, что у меня будет ребенок, испытал некое подобие личной революции, как внутренней, так и внешней. Женщина, с которой я жил, ушла, и я остался один на один с этой ответственностью, к которой был абсолютно не готов.

Я принял скорое появление в моей жизни ребенка (для меня аборт неприемлем), но чувствовал себя не в своей тарелке, находясь в состоянии, совершенно отличном от того, которое должен испытывать отец. Кроме того, я был беден и не мог оказать финансовую помощь ребенку и его матери. Поэтому, когда Бронтис родился, я смог подарить ему только плюшевого мишку. Некоторое время спустя мать Бронтиса уехала работать в Европу и увезла сына с собой. Через шесть или семь лет у меня произошел сильный кризис сознания, и я вновь восстановил контакт с матерью моего ребенка, сказав, что сейчас у меня есть определенные средства и что, если она хочет, может отправить Бронтиса ко мне. Мальчик приехал с плюшевым мишкой и фотографией своей матери. Тогда я решил снять его в «Кроте». Фильм начинается так: я приближаюсь вместе с ребенком, играя на флейте, и говорю ему торжественно: «Тебе уже исполнилось семь лет, теперь ты стал мужчиной. Закопай свою первую игрушку и фотографию своей матери». Мальчик послушно закапывает в песок медведя, кладет в яму фотографию, и мы уходим.