Психопатология обыденной жизни. Толкование сновидений. Пять лекций о психоанализе

Несколько раз случалось также, что мои друзья и пациенты, чьи сны я излагал или намекал на них при анализе, обращали мое внимание на то, что я неточно передаю пережитое нами совместно. Это были опять исторические ошибки. После исправления я рассмотрел отдельные случаи и опять-таки убедился, что припоминал неправильно фактическую сторону дела лишь там, где при анализе я что-либо намеренно исказил или скрыл. Здесь опять, стало быть, незамеченная ошибка является реваншем[154] намеренного умолчания или вытеснения.

От такого рода ошибок, коренящихся в вытеснении, резко отличаются другие ошибки, основывающиеся на действительном незнании. Например, незнанием объясняется то, что я однажды, посетив Эммерсдорф-на-Дунае, думал, что посетил место упокоения революционера Фишгофа[155]. Здесь имелось лишь совпадение имен: Эммерсдорф Фишгофа лежит в Каринтии, а не в Вахау Но я этого просто не знал.

Еще одна пристыдившая меня и вместе с тем поучительная ошибка – пример временного невежества, если можно так выразиться. Один пациент напомнил мне как-то раз о моем обещании дать ему две книги о Венеции, по которым он хотел подготовиться к своему пасхальному путешествию. «Я их отложил уже», – ответил я и пошел за ними в свою библиотеку. На самом деле, я забыл отобрать их, ибо был не особенно доволен предстоящей поездкой моего пациента, в которой видел ненужное нарушение курса лечения и материальный ущерб для врача. В библиотеке я на скорую руку отыскал те две книги, которые имел в виду. Одна из них – «Венеция как город искусства»; кроме этого у меня должно было быть еще одно историческое сочинение из подобной же серии. Верно, вот оно: «Медичи»; взял его, принес к ожидавшему меня пациенту с тем, чтобы в смущении признать свою ошибку. Ведь я же знаю, что Медичи ничего общего не имеют с Венецией, но в данный момент я в этом не увидел ничего неправильного. Пришлось быть справедливым: я так часто указывал моему пациенту на его собственные симптоматические действия, что спасти свой авторитет мог, лишь честно признав скрытые мотивы моего нерасположения к его поездке.

Удивительно, насколько стремление к правде сильнее у людей, чем обыкновенно предполагаешь. Быть может, это результат моих работ по психическому анализу, но я не могу лгать. Стоит мне сделать попытку в этом направлении, и я тотчас же совершаю какую-нибудь ошибку или другое дефектное действие, которым моя неискренность выдает себя. Так было в тех примерах, которые я уже привел, и будет в тех, которые приведу ниже.

Среди всех дефектных актов механизм ошибки обнаруживает наименьшую связанность. Иными словами, наличность ошибки свидетельствует лишь в самой общей форме о том, что соответствующей душевной деятельности приходится выдерживать борьбу с какой-либо помехой, причем сам характер ошибки не предопределяется свойствами скрытой расстраивающей идеи. Следует, однако, задним числом заметить, что во многих несложных случаях обмолвок и описок надо предположить то же самое.

Каждый раз, когда мы совершаем обмолвку или описку, мы имеем право заключить о наличии помехи в виде душевных процессов, лежащих вне нашего намерения. Надо, однако, допустить, что обмолвки и описки нередко повинуются законам сходства, удобства или стремления ускорить процесс, причем фактору, играющему роль помехи, не удается наложить свою собственную печать на получающуюся в результате обмолвки или описки ошибку. Лишь благоприятный словесный материал дает возможность определить ошибку, но вместе с тем он ставит ей также и предел.

Чтобы не ограничиваться лишь своими собственными ошибками, приведу еще два примера. Их с тем же основанием можно было бы отнести в разряд обмолвок и действий, совершаемых по ошибке, но при равноценности всех этих явлений это не играет роли.

а) Я запретил своему пациенту звонить по телефону женщине, с которой он собирался порвать, так как всякий разговор вновь разжигает борьбу, связанную с отвыканием. Я предложил ему сообщить ей письменно свое последнее слово, хотя и были некоторые трудности в доставке писем. В час дня он пришел ко мне и сообщил, что нашел способ обойти эти трудности, и спросил между прочим, может ли он сослаться на мой врачебный авторитет. Два часа он был занят составлением письма, но вдруг прервал сочинение и сказал находившейся тут же матери: «Я позабыл спросить профессора, можно ли упомянуть в письме его имя». Он поспешил к телефону, попросил соединить с таким-то номером и спросил в трубку: «Господин профессор уже пообедал? Можно его попросить к телефону?» В ответ на это он услышал изумленный именно тот голос, которого он, согласно моему предписанию, не должен был больше слышать: «Адольф, ты с ума сошел?» Он лишь «ошибся» и вместо номера врача заказал номер любимой женщины.