Психософический трактат

Однако, как я могу означить то, что не существует [мнимо-означающие], если мне не представят его другие [существа, способные воспринять знак как означающее], сообразуясь с моими форпостами веры?

Таким образом, именно другим [существам, способным воспринять знак как означающее] я обязан противоречиями континуума своего существования.

6.3131 Понятно, что высказывания другого [существа, способного воспринять знак как означающее] способны влиять на меня [мою лингвистическую картину мира], хотя понятно и то, что влияние это будет не прямым, но опосредованным совокупностью принятых мною условностей, т. е. по сути, моим собственным «произведением».

Однако, это влияние возможно лишь до тех пор, пока я не осознаю фиктивности знака и невозможности как содержательной, так и предметно-содержательной коммуникации.

6.3132 Если же я осознаю фиктивность знака и невозможность как содержательной, так и предметно-содержательной коммуникации, то высказывания другого [существа, способного воспринять мои знаки как означающие] лишаются всякой возможности воздействия на меня [мою лингвистическую картину мира] (даже если и допустить, что такая возможность действительно существовала).

При этом высказывания другого [существа, способного воспринять знак как означающее], если принять, что ничего из того, что он мне скажет [высказывания], не может быть мною «понятно», оказываются для меня неопровержимым и шокирующим свидетельством его «инобытия», т. е. его замкнутости в самом себе, его полной «интактности» для меня.

Так мне предстоит испытать пугающий миг «одиночества», причем, «одиночества» большего, нежели «одиночества» как такового (т. е. в смысле «быть одному»), или же того «одиночества», которое я испытываю, «думая» [моя лингвистическая картина мира, высказывания], что «меня не понимают».

Однако, разве же не будет для меня опыт [контакт моей схемы мира и моей схемы меня, суждение] этого «одиночества» целительным: осознать степень своего заблуждения относительно возможности выйти за пределы своей замкнутости, степень заблуждения другого, наше абсолютное «одиночество» в нас самих и наше столь же абсолютное «родство», открывающееся этой ошибкой?

Здесь и «одиночество», как и всякое означающее в таком случае, вынуждено «ретироваться».

6.3133 Таким образом, другой – этот «носитель речи» [высказываний] выступает в роли моего «мучителя», поддерживая мою лингвистическую картину мира, пользуясь теми же словами [или другими знаками, их заменяющими], что и я, и провоцируя возникновение у меня высказываний, которые повлекут за собой указанные выше противоречия.

Но это только с одной стороны, а с другой стороны, он мог бы (если бы он действительно знал мои исходные суждения [значения], а также имел необходимые средства воздействия на меня) способствовать разрешению моих противоречий. Тогда как я сам, что следует из вышеизложенного, не могу найти из них «выхода».

И, наконец, теперь, когда я осознал фиктивность знака и невозможность как содержательной, так и предметно-содержательной коммуникации, происходит нечто, о чем говорилось выше: услышать его и понять, что он не понят мною, – это испытать фрустрацию: он – Другой.

Теперь он уже не значение моей схемы мира, ибо Он открывается мне в своей «неизвестности». Он оказывается мне Тем, Кто существует [моя схема мира] вопреки отсутствию у меня адекватного Ему моего значения [моя схема меня].

Он [Другой] как Мир, который только является мне вещами, но не находится в прямом отношении со мной как Он есть .

Этот акт, это «открытие», таким образом, подрывает сами устои континуума моего существования, «бытие открывает передо мной свою завесу».

6.32 Мир является мне мною, а следовательно: я принадлежу Миру.

Однако, я замкнут в самом себе, а следовательно: я замкнут относительно Мира.

Таким образом: моя замкнутость преодолевается лишь в том случае, если я смогу быть [есть] Миром.

6.321 Представим гипотетически: в каком отношении я бы оказался с самим собой. То есть, с человеком, мне полностью идентичным и содержательно, и предметно-содержательно, и как угодно еще, а главное – с человеком, который, будучи мной, находился бы в точно таких же отношениях с другими вещами, что и я?

О чем бы я мог с ним говорить? Что бы я мог для него сделать? Что бы он мог сделать для меня?

6.3211 Единственное, что я бы мог к нему испытывать, – так это самый неподдельный интерес, схожий, может быть, разве что с удивлением, завороженностью, детским, причем неослабевающим любопытством.

То, что я не остался бы к нему равнодушен, – это абсолютно точно, равно как и то, что он не смог бы меня ничем удивить.

Это парадокс несодержательного отношения: меня интересует скорее сам акт отношения (т. е. несодержательная акция [акция как отношение вещей, но не вещь]), нежели то, что я бы мог проявить.

6.3212 Это некий «исходящий» Мир, «исходящий» на моих глазах, причем, я в этом случае – точно так же «исходящий» Мир в глазах Другого. Мы не означающие или значения, мы даже не имена, но Мир, являющийся посредствам нас Самому Себе.