Псоглавцы

С утра появилась надежда, что ветер разгуляется и разгонит дым. Мгла над деревней волновалась, в её трясинах вдруг начинало светить солнце, но быстро гасло. Кирилл шагал по улице к дому Мурыгина. Всё. Он должен добыть замок и цепь, чтобы автобус ночью стоял в сарае. Больше ночевать в одиночку Кирилл не будет. Хватит ужасов. Проситься к Гугеру и Валерию в автобус Кириллу казалось чем-то детским, малодушным, стыдным, поэтому надо перевести парней в школу. Если, конечно, в эту ночь не придётся караулить церковь, чтобы козёл Годовалов не порубил фреску топором, как он пообещал.

За заборами пели петухи. Кирилл помнил, что петухи должны петь на рассвете, а не когда попало. Но на рассвете Кирилл никакого кукареканья не слышал. Видимо, крестьянский мир деревни Калитино деградировал уже так, что и петухи забыли своё святое назначенье.

Кирилл чувствовал решимость схватить Мурыгина за грудки и вытрясти из него замок и цепь. Ведь Мурыгин из одной компании с Лёхой Годоваловым и разными Санями Омскими, пусть и отвечает за своих. Он, Мурыгин, взял на себя обеспечение деревни Калитино плодами цивилизации, значит, обязан дать Кириллу цивилизованное орудие защиты от посягательств Годовалова.

Однако для претензий к Мурыгину Кириллу надо быть в деревне своим. Чужой не имеет права на претензии. Чужой должен вести себя тихо и смиренно, а не нравится – вали отсюда нафиг. Своим, конечно, Кирилл здесь не стал. Но и чужим уже не был. Как-то незаметно, бочком, он пристроился к деревне, вжился, вступил в отношения. Вот Гугер и Валерий – нет, они остались чужаками. Поэтому у них не было права трясти Мурыгина, а у Кирилла – появилось.

В этот раз возле магазина Мурыгина никаких туристов Кирилл не встретил. Но и дверь в магазин оказалась заперта изнутри. Пока решимость не испарилась, Кирилл принялся колотить в дверь кулаком.

Через некоторое время сбоку от Кирилла на фасаде дома открылось окошко, и выглянула жена Мурыгина.

– Чего надо?

– Хозяина.

Кирилл говорил уверенно и раздражённо.

– Он болеет.

– Ходить может? Пусть подойдёт.

Голова жены исчезла.

– Паша, – раздалось в глубине дома, – тебя тут зовут как на пожар. Подойди, что ли.

Болеет он, подумал Кирилл. Вчера тоже болел. Ежедневная утренняя болезнь. Похмело называется. Из окошка выглянул Мурыгин.

– Павел Иваныч, мне с вами поговорить надо, – сказал Кирилл уже совсем не тем тоном, которым разговаривал с женой Мурыгина.

Что Мурыгина зовут Павел, Кирилл услышал вот только что от жены. «Иваныча» придумал наугад. Мурыгина Кирилл решил умаслить уважением. Нахрап против похмельного мужика не прокатит.

– Я Константиныч.

– Павел Константиныч, вы тут главный в деревне. Давайте поговорим немножко. Сядем где-нибудь, выпьем по сотке.

Сотка и лесть произвели на Мурыгина должное впечатление.

– Я не алкаш на свои пить, – пробурчал Мурыгин.

Видимо, для Мурыгина алкашом был тот, кто пьёт на свои. Потому он и маялся без опохмелки – никто не подносил, а тратить кровные Мурыгин не желал из гордости, ведь он не алкаш.

– Я прославлюсь. Мне у вас спросить кое-что надо.

Мурыгин, не отвечая, захлопнул окно. В глубине дома раздались невнятные сердитые голоса, мужской и женский: от перебранки задрожало стекло. Потом где-то за домом хлопнула дверь, и Мурыгин вышел из-за угла. В руке он нёс бутылку водки.

Подворье Мурыгина было обширным. За домом громоздились крытые пристройки. Заборчик выгородил дорожку с улицы к двери веранды, в которой располагался магазин. Сами же хозяева входили в дом сзади, через сараи и подсобки. Перед фасадом в палисаднике в землю был врыт летний стол и пара лавочек. Мурыгин поставил бутылку на стол и открыл Кириллу калитку в заборчике.

– Восемьдесят рублей.

Пока Кирилл отсчитывал без сдачи, Мурыгин грузно сел на лавку под окном и стукнул костяшками пальцев в стекло над головой.

– Галина, прими деньги. Стопки дай, и на закуску чего.

Кирилл протянул мурыгинской жене в окошко купюры, получил в обмен две гранёные стопки и сел за стол напротив Мурыгина.

Мурыгин ожесточённо скрутил пробку с горлышка бутылки и разлил в стопки по полной. Сам тотчас опрокинул стопку в рот и зажмурился. Кирилл выплеснул свою водку в клумбу. Пить с утра эту палёную отраву – ещё чего не хватало.

– Х-халин-на, с-сука, – прохрипел Мурыгин.

Над его головой на подоконник жена с бряканьем кинула блюдечко. Мурыгин, не глядя, снял его и поставил к бутылке. На блюдечке лежала порезанная кольцами луковица.

– Хорошее у вас хозяйство, Павел Константиныч, – сказал Кирилл.

Мурыгин хмыкнул.

– Скотину держите?

– Корова.

Кирилл не знал, чего бы ещё спросить такого деревенского.

– Я тебя где видел? – вдруг спросил Мурыгин.

Кирилл знал, где, но не хотел напоминать Мурыгину о вчерашнем «иди нахер», во всяком случае, пока не разговорит Мурыгина.

– Где-нибудь на улице. Я тут с друзьями в школе остановился. Мы от музея в церкви работаем.

– A-а, икону-то снимаете…

– На реставрацию.

– Бабе своей рассказывай. В прошлое лето Годовалов у лошаков тоже мотор на реставрацию унёс.

– У каких лошаков? Куда унёс? – не понял Кирилл.

– У лодочников. Которые плавают тут, суки.