Псоглавцы

В это время в доме напротив Ганка хлопотала у очага, готовя ужин. У нее было легко на душе: муж вернулся и больше не будет иметь дела с панами. Паны забрали эти старые грамоты. Теперь с этим кончено… Ганка не очень жалела о грамотах. Сколько споров, тревог и несчастий было уже из-за них, и все понапрасну!

Ян, конечно, жалеет о них, но понемногу забудет, и тогда настанет покой, тогда он снова будет безраздельно принадлежать ей и детям.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

С той самой ночи, когда уездские ходы сидели за решеткой в Тргановском замке, морозы не ослабевали. Зима по-настоящему вступила в свои права. В долинах ветер еще сдувал порошу, но в горах белый покров залег прочно. Вершины Чер-хова, Галтравы, Шкарманца и других гор, как здесь, в Ходском крае, так и дальше, где тянулся могучий Шумавский хребет, покрылись белыми шапками. А оттуда белая пелена расползлась вниз по отрогам и склонам, где ее прорезывала лишь темная синева притихших лесов.

Так же тих и нем был весь Ходский край.

Казалось, что он запуган недавними происшествиями в Уезде и в Тргановском замке. Нигде не было ни взрыва возмущения, ни смелого отпора, точно у неподатливых ходов вместе с грамотами сгорела и вся их отвага.

Но эта угрюмая тишина не свидетельствовала о тупой покорности или малодушии. Это было затишье перед бурей.

По всем окрестностям, от Постршекова и до отдаленных Поциновице, словно на крыльях ветра разнесся слух о том, как поступили в Уезде со старостой Сыкой, с Козиной и Прши-беком, с его отцом и другими крестьянами и как Ламмингер похитил ларец с ходскими грамотами. Не один понурил голову в тяжком раздумье. Много глубоких вздохов вырывалось при мысли, что теперь всему конец. Но еще больше слышалось проклятий, посылавшихся новому замку в Трганове и его владельцу, и в оживленных беседах об этом панском насилии терялись одиночные жалобы и вздохи, так как по всем ход-ским усадьбам и деревням разносились слова, полные гнева и жажды мести.

В этих речах звучали похвала и живая признательность всем ходам, которые так мужественно отстаивали унаследованный от отцов залог древних прав. Больше всего говорили о молодом Козине; дивились его смелости, с которой он выступил против самого Ламмингера в присутствии офицеров, не боясь стоявших с обнаженными палашами солдат.

Первыми прибежали в Уезд знакомые из Драженова, Постршекова и Ходова; они хотели расспросить обо всем, поговорить с теми, кто пострадал за всех. Потом стали появляться и крестьяне из более отдаленных ходских деревень — почитаемые всеми, много видевшие на своем веку старики. Они либо прямо стучались к Козине, либо заходили сначала к Сыке, а затем вместе с ним направлялись к отважному молодому ходу, чтобы пожать ему руку. Посидев и потолковав с Козиной, они прощались, и, уходя, почти каждый из них спрашивал:

— Ну, а дальше-то как?

— Ну, теперь лучше помолчать. Но мы еще всего не сказали. Еще услышишь,—отвечал Козина.

Он ни разу даже не заикнулся о том, что не все грамоты погибли, что еще две остались, как раз самые главные. Так он делал по совету старосты. Это пока оставалось их тайной, тайной драженовского дяди и старухи матери.

Ганка дивилась тому, что творится с ее мужем. Она думала, что после тяжелых событий он помрачнеет и не скоро забудет происшедшее. А он стал спокойнее и общительнее, чем прежде, правда, не таким веселым, как до женитьбы, когда он за ней ухаживал; таким Ганка его больше никогда не видала,—тень какой-то тайной заботы и тайных дум не сходила с его лица. Странным казалось ей и то, что он так зачастил теперь в хату к матери. А когда Ганка заходила за ним, то при ее появлении мать и сын быстро меняли разговор. Так бывало нередко. Они что-то скрывали. Но что? О чем они могли говорить?

Конечно, не о Ганке, потому что свекровь стала относиться к ней теперь гораздо ласковее, а на Яна она тоже не могла пожаловаться. Но все же эти разговоры ее тревожили. И однажды под вечер она воспользовалась подходящей минутой. Они сидели вдвоем —она с Ганалкой на руках, а Ян с Павликом на коленях, веселый и довольный, словно сбросивший с себя все заботы. Ганка спросила мужа, не тяготит ли его какая-нибудь тайная дума. В этих немногих словах вылилась вся ее самоотверженность, высказалось все ее сердце, живущее одной мыслью о нем.

— Что это тебе пришло в голову? Какие могут у меня быть тайны с матерью? Просто она —старая ходка, да и мне не легко все забыть. Беседуем иногда, вспоминаем старые времена. Нет, Ганка, пусть это тебя не тревожит. Ты и дети для меня милее всего.

Жена и дети были для него и вправду милее всего. Оттого и прозвучали его слова так искренно и убедительно. И Ганка совсем успокоилась.

Тих и нем был весь Ходский край…